Солнце больше солнца
Шрифт:
В отчаянной душевной боли оттого, что у него пропадает его вера, Маркел Николаевич собрал все силы воображения и представил над деревней слепящий, от края до края неба сполох, от которого вспыхнули крыши, пламя слизнуло все строения, заборы, плетни, колодезные срубы, зимние голые деревья, кусты.
Воображённое потрясло своей ясностью, сидящий на спокойной лошади Неделяев в мороз вдруг вспотел. Спустя минуту его зазнобило, понукая лошадь, он миновал околицу, поехал меж дворов с их серыми постройками, сугробами, поленницами. Его ждало дело о краже корма для колхозных
В правлении колхоза его хорошо знали, предложили, что было весьма кстати, чаю, по военному времени, конечно, без сахара; обед, не суливший ничего, кроме варёной картошки, был отложен. Маркела Николаевича проводили в овчарню, показали сарай с заготовленным луговым сеном, с овсяной, ячменной, просяной, гороховой соломой, погреб с корнеплодами. Сейчас, когда царил лозунг "Всё для фронта, всё для победы!", тем, кто кормил огромную армию, оставалась самая малость, на счету была каждая морковка. А тут на днях в погребе заметно убавилось кормовой свёклы и моркови.
Маркел Николаевич отвёл в сторону скотницу, которая первой заметила убыль, спросил доверительно:
– Кто из ваших мог унести?
Женщина убеждённо сказала:
– И захочешь - не унесёшь!
– будто взвешивая что-то на задубевших от работы чёрных, с потрескавшейся кожей, руках, объяснила: - Мы друг у дружки на глазах, отсюда уходим вместе. Как мешок корма унести, чтоб не заметили?
Неделяев, промолчав, затеял ходить по овчарне, оглядывая корыта кормушек, наслушался блеяния овец, вышел в загон под открытым небом, где овцы выгуливались. Рядом с милиционером держался сторож, пожилой мужик, ступающий мелкими шагами.
– Я караулю, как оно следовает, - повторил он в который раз.
Неделяев, знавший, что замок на погребе цел, сбоку глянул в лицо мужика, заросшее седой густой щетиной:
– Значит, ночью залезть не могли?
– Никак нет! Я без отлучки хожу, слежу, даром свой хлеб не ем!
– с чувством проговорил сторож.
Маркел Николаевич посмотрел на нескольких скотниц, что стояли в стороне, и словно не вынес мучительной загадки, высказался:
– Но ведь кто-то же залез...
Сторож, стараясь, чтобы женщины не услышали, тихо сказал, заглядывая в глаза милиционеру:
– Могли сговориться... в кормушку всё не класть, свою долю под одёжей припрятать.
Неделяев, разумеется, сам предполагал подобное, подсказку же сторожа счёл неслучайной.
– Сговориться могли?
– повторил громко, будто подхватывая поданную ему мысль.
Тут же подошла скотница, только что говорившая с Неделяевым, бросила в лицо мужику:
– Бесстыжие твои слова!
– обернулась к подругам, потрясая руками: - Какие тут на нас поклёпы!
Бабы взялись стыдить сторожа, каждая заявила, что у неё нет своих овец.
– А сама свёклу да морковь в рот не возьмёшь?
– кинул мужик, для большей язвительности кривя губы и вертя головой.
– А у тебя есть овцы?
– спросил его Неделяев.
Сторож вздохнул.
– Есть четыре овечки. Кормлю их сеном, соломой, с лета веников заготовил.
– Только этим и кормишь?
– сронил
– Только этим.
– Пойдём!
– властно сказал Маркел Николаевич и вместе с колхозниками, которые проводили его из правления до овчарни, направился к двору сторожа.
В сарае, куда свет пасмурного дня точился сквозь высоко расположенные окошки, четыре овцы блеянием приветствовали пришедших. Хозяин подошёл к дощатому борту, показывая за ним приготовленное для кормёжки:
– Сено у меня не с болотных лугов, не кислое, а полынное. Из овцы выгоняет глисту. Вот солома яровой пшенички. А это - те самые веники... липа, акация, берёза...
– Хозяйственный ты мужичок, заботливый, - одобрительно сказал Маркел Николаевич, нашёл взглядом вилы, взял их, через борт поддел большой ворох сена.
Под ним обнаружились клубни кормовой свёклы, морковь. Оказались корнеплоды и под соломой, и под вениками из молодых древесных побегов.
Сторож согнулся вперёд, засопел и вдруг вскинулся со сдавленным возгласом:
– Мой овощ! С моего огорода!
Маркел Николаевич проговорил невозмутимо:
– Ты при людях сказал, что своих овец кормишь только сеном, соломой и веточным кормом - веники, мол, заготовил. Люди подтвердят.
Сторож ответил порывисто - почему-то шёпотом:
– Да побоялся я, вы подумаете, что я унёс корм. А я не уносил!
Неделяев сказал с выражением скуки:
– Ищешь дурее себя?
Мужик сорвал и надел шапку, сдвинул её на затылок и вдруг вскричал:
– А он меченый - колхозный корм? Докажите, что это не с моего огорода!
Маркел Николаевич приложился кулаком к его носу - мужик болезненно мыкнул, прижал к лицу пятерню, меж пальцев потекла кровь.
По распоряжению Неделяева, его отвели в сторожку, где заперли и должны были посменно караулить, пока за ним не приедут из районного центра. Милиционер записал показания скотниц, велел им "поставить подписи", после чего закусил взятой из дома снедью и уехал к себе в Савруху.
67
"Правда" печатала сводки о тяжёлой обстановке, которая создалась к середине февраля в районе Вязьмы, и о военно-воздушной операции. Десантники были сброшены в ночное время западнее Юхнова с целью перерезать Варшавское шоссе, они, несмотря на ожесточённое сопротивление врага, прошли десятки километров и достигли указанного им рубежа.
Было неясно, считать ли это победой. Об освобождении Вязьмы от немцев не сообщалось.
Неделяев, читавший газету дома вечером, представил ночь, полную яркую луну, мелькающие в её свете самолёты, а пониже во множестве - купола парашютов. Представились немецкие пехотинцы, которые стремятся окружить место, где приземляются десантники, к нему движутся и фашистские танки, враги полны решимости уничтожить десант. Маркел Николаевич мысленно улыбнулся: а что если бы немцы увидели в небе не самолёты, не парашютистов, а озаряемое луной нечто невероятных размеров, откуда раскидываются и шарят по земле слепящие лучи прожекторов?