Солнце далеко
Шрифт:
— О чем же мне думать, Малиша? — шепотом спросил Уча.
— Да ты думай о чем-нибудь хорошем. Вот тебе жилось хорошо до немцев, ты был господином, не пахал земли, не страдал, как мы, крестьяне. Вам, господам, было легко. Вы ели пшеничный хлеб, пили сливки.
— Не был я, Малиша, господином… Так же, как ты, страдал. Когда учился в начальной школе, приходилось мне и пахать, потому что я рос без отца, мы с матерью жили вдвоем. Потом поступил в гимназию. И там трудно было. Целую неделю ел один сухой хлеб, который мать приносила по субботам. Денег на книги не было… — И Уча начал рассказывать о годах учения, о своем прошлом. Сначала он испытывал как бы неловкость от того, что
Наконец Уча закончил свою длинную исповедь. Малиша сказал:
— А теперь думай о том, что будет, когда кончится война. Ты станешь большим начальством… И тебе будет хорошо и легко.
— Эх, Малиша милый… Я и тогда не буду начальством.
— Почему не будешь? Заслужил — значит, будешь. И ты и товарищ Павле.
— Малиша, я воюю за то, чтобы ты и все твои сверстники — мои ученики — жили, как господа. Вы будете хозяевами.
— А кто же тогда будет работать, если все мы будем хозяевами?
— Мы все будем и работать и жить, как господа.
— Э-э, нет! Так не бывает. Я лично уже решил — не стану пахать. Какой толк от мотыги и от этой каменистой земли? Хочу учиться на судью.
— Почему именно на судью?
— Хочу судить справедливо, по-партизански. Это очень важно для крестьян. Я хочу, чтобы со всеми всегда поступали по справедливости.
— Нет, тебе нужно учиться на инженера, будешь делать машины. Или станешь доктором, людей лечить. Здесь в Соколовице построим большие дома, где люди будут отдыхать и лечиться.
— Нет! Я не могу быть врачом, насмотрелся я на раны и на трупы, хватит с меня этого на всю жизнь. Я буду судить, судить по правде… Только вот выбраться бы из этого окружения… Уж очень крепко жмут они нас. Не знаю, чем все и кончится.
— Пробьемся, Малиша, не бойся! Пробьемся! Разве нам впервые? Только бы продержаться еще дня два- три.
Малиша замолчал.
«Видно, я говорю недостаточно убедительно. Он, вероятно, по голосу чувствует, что я сам в это не верю», — подумал Уча. И, обняв мальчугана, он прижался к нему и сказал:
— Ничего, всех одолеем… Ты вырастешь, состаришься… И придешь когда-нибудь в свою родную деревню, соберешь вокруг себя ребятишек и скажешь: «Видите этого карапуза? Я был не больше, чем он, когда пошел воевать с немцами. Вот таким я был, когда пошел в партизаны!» Ну как, тебе приятно будет поважничать?
— Нет, не люблю я людей, которые важничают.
Они замолчали.
Разговор с Малишей еще больше взбудоражил и расстроил Учу. Он не видел выхода из создавшегося положения. Остаток роты, конечно, погибнет при прорыве этой ночью. О тех, кто сумеет пробиться — впрочем, пробьется ли кто-нибудь сквозь кольцо неприятельских войск и костров? — о тех он не думал. Но если он не погибнет этой ночью, что сможет он сделать с горсткой оставшихся в живых партизан, если хоть кто-нибудь останется в живых. Как бороться дальше? И собственное предчувствие и настроение людей — все предсказывало ему неизбежное поражение. Впрочем, что значит поражение? В борьбе за свободу не может быть поражений. Если поражение наступает после мужественного, героического сопротивления, о нем вспоминают дольше, чем о победе. Человек, который боится поражения, не борец и не революционер. Это глупец и трус. И какое значение имеет гибель одной роты в этой грандиозной освободительной войне? Красная Армия все равно победит, идеалы,
Рядом снова послышался чей-то шепот.
— Знаешь, о чем я еще жалею?
— Да о чем же тебе жалеть?
— Жалко, что я не увижу, какой будет наша свобода. Если бы только знать точно, мне было бы легче.
— А мне все равно.
— Нужно, чтобы помнили о нас.
— Я воюю не для того, чтобы меня помнили.
— Чего вы болтаете всякую чушь! — прервал их Уча. — Вы кто — бойцы или тряпки?
Шепот прекратился, послышался чей-то глубокий вздох, потом сухой, простудный кашель. Но кто-то тут же напомнил, что нужно прикрывать рот шапкой. В лесу повсюду, насколько хватал глаз, пылали костры. Неумолчно, зловеще кричали совы.
Было уже около двенадцати ночи, когда один из партизан спросил:
— Кто знает, который час?
— Скоро пойдем… — ответил другой.
Спрашивающий тихо запел. Никто его не останавливал, даже Уча, понимавший, что это от страха. Слушали его молча. Фальшивя, боец пел известную боснийскую песню.
В полночь Уча зажег спичку, проверил время и приказал:
— Готовься! Пулеметчики, наполните диски и несите их с собой. Приготовить гранаты! Когда враг откроет огонь, уничтожайте его пулеметы гранатами.
Они вышли из пещеры. Уча расставил пулеметчиков, напомнил, чтобы они шли осторожно и тихо, и начал взбираться с ротой на склон. Он шел впереди, не ощущая страха. Ему не терпелось, хотелось скорей, как можно скорей открыть огонь и схватиться с врагом. Партизаны подкрались к самым кострам и остановились. Уча отправился на разведку. У костров никого не было. Он долго прислушивался: ни шороха, ни голоса. Пламя костра наступало на темноту; тьма отступала, снова оттесняла, старалась поглотить свет. Меж кострами пролегли черные пропасти мрака. И снег был здесь черный. Уче вдруг стало страшно. Он весь задрожал. «Верно, они услышали нас и притаились!» — подумал Уча в страшной нерешительности. Куда ударить, в каком направлении, меж этим или тем костром? И как раз в ту минуту, когда он решил, что лучше двинуться туда, ему словно кто-то шепнул: «Нет! Лучше сюда!» Так, в полной растерянности, он стоял несколько минут.
— Все равно! — почти вслух произнес Уча. Он вернулся назад, приказал роте следовать за собой и пошел вперед, держа в руке гранаты.
Чем ближе подходили они к пространству между кострами, тем сильнее стучало у него в голове: «Вот сейчас! Вот сейчас!»
Казалось, он не слышал огня вражеской засады. Взрывы гранат, выстрелы из винтовок, треск пулеметов — все слилось в один звук, долгий и страшный. Он бросал гранаты, стрелял, бежал, наскочил на кого-то, свалил, кто-то рядом стонал. Он налетел на дерево, сильно ударился, упал. Но тотчас вскочил и бросился дальше. И вдруг наступила тишина. Тяжелая и оглушительная, как взрыв.
…На рассвете они собрались и пересчитались. Было всего на пять человек меньше, чем перед прорывом.
Уча чувствовал усталость и что-то вроде разочарования, потому что все вышло вовсе не так, как он ожидал.
30
За несколько дней непрерывных боев рота Павле разбила четников и недичевские отряды в Нижнем Леваче. Остатки четников отступили вглубь Шумадии и там начали собираться с новыми силами. Тем временем рота успела пополниться и еще лучше вооружиться. Оправившись, она успешно вела бои с небольшими группами лётичевцев и недичевцев. Делая короткие переходы по холмистому Левачу, партизаны передвигались от деревни к деревне, сжигали общинные управления к почту, устраивали митинги.