Солнце над Бабатагом
Шрифт:
Дня через два случилась оказия. Кузьмич, узнав об этом у дежурного телефониста, заранее вышел с Дашей на базарную улицу.
— У меня к вам большая просьба, Дарья Степановна, — сказал он, когда они в ожидании обоза присели в чайхане Гайбуллы.
— Слушаю вас, Федор Кузьмич, — проговорила она, внимательно посмотрев на взволнованное лицо Кузьмича.
— Видите ли, какое дело, — начал лекпом. — Я, как вам известно уже из моих рассказов, обещал вашему дедушке отбить вас у басмачей, но сам попал в плен. Факт, нехорошо получилось. Так я вас прошу, не выдавайте меня, а то выходит, что не оправдал я себя перед рабочим
— Хорошо, хорошо, Федор Кузьмич, я знаю, как ему рассказать, — мягко улыбаясь, проговорила она.
Обоз подошел. Лекпом договорился с ездовым и посадил Дашу в повозку.
— Ну, прощайте, дорогой мой Федор Кузьмич, — сказала она, целуя его.
Повозки тронулись по мершадинской дороге. Проехали рысью задержавшиеся у чайханы всадники.
Обоз уходил, а Кузьмич все стоял и махал вслед ему, видя, как на одной из повозок трепетал в ответ белый платочек. «Вот и все, — думал он с грустью, — и больше, факт, никогда, никогда не увидимся… Да, плохо холостому человеку. Под старость некому и пожалеть… Эх, был бы я лет на двадцать моложе…»
Он вздохнул.
— Карош марджон. Очень карош, — сочувственно сказал Гайбулла, который все время с участием смотрел на лекпома.
А обоз уходил все дальше и дальше. Вот и последняя повозка скрылась среди камышей за поворотом дороги.
Кузьма повернулся и, опустив голову, пошел вниз по улице.
Незаметно пришел 1924 год. В первых числах января Лихарев возвратился в Юрчи с гор Бель-Ауты, где сначала на перевале Газа, а потом под кишлаком Санг-Гардак произошла схватка с бандой Ишана. Преследуя банду, отряд Лихарева поднялся выше облаков в глухие горы. Комбриг, не потеряв ни одного человека, умело провел отряд по таким кручам, где басмачи вместе с лошадьми срывались в пропасть. Неотступно преследуя банду Ишана, Лихарев вытеснил ее в Сурханскую долину. Там, попав под удар отдельного эскадрона третьей стрелковой дивизии, банда сдалась.
Сейчас Лихарев сидел за столом в своей кибитке и при свете плошки с плавающим в ней фитильком знакомился с материалами только что состоявшегося всеплеменного бухарского курултая.
К этим материалам была приложена копия письма, адресованного курултаем Ибрагим-беку. Лихарев прочел:
«Мы, население Локая, сообщаем, что вы разорили всю Бухару. Сколько детей осталось без отцов, сколько женщин овдовело. Во всем виноваты вы, только вы, вы убивали всех! Согласно заповеди корана, «друг мира — друг народа». Вы же являетесь грешником и за все ответите перед богом на том свете».
Тут же был приложен ответ Ибрагим-бека.
«Сообщаю изменникам веры и ислама, что получил ваше письмо, из которого понял, что вы подчинились неверующим кяфирам. Теперь мы видим, что вы заодно с ними. Мы рвем с вами родственные связи и с настоящего времени будем вас грабить и убивать; ученые улемисты доказывают, что, кто помогает кяфирам, тот также считается кяфиром».
Читая это письмо, Лихарев видел, что Ибрагим-бек в своих злодейских действиях решил прикрыться кораном, но если он хотел этим устрашить народ то не достиг своей дели, потому что выступавшие на курултае призывали привлечь само население к решительной борьбе с басмачами. Этот призыв, как уже знал Лихарев, нашел немедленный отклик в народе. Многие племена создали свои отряды. Читая это, Лихарев
Курултай обратился к Ибрагим-беку с предложением сдаться, но бек ответил, что будет воевать до тех пор, пока не вернется эмир. Тогда в Локае, под кишлаком Нарын, частями третьей бригады совместно с добровольческим отрядом таджиков ему был нанесен сильнейший удар. Пятитысячная банда рассеялась. Триста басмачей, прижатые к крутому обрыву, были опрокинуты в пропасть, где вместе с лошадьми разбились насмерть.
После поражения в Локае Ибрагим-бек ушел в Бабатаг.
«Ну и хорошо, — думал Лихарев, — теперь мы постараемся добить его там».
Коротко постучавшись, в кибитку вошел Бочкарев.
— Прошу прощенья, не помешал? — спросил он, пытливо поглядывая на командира бригады своими голубыми, с монгольским разрезом глазами.
Лихареву, как и всегда, была приятна встреча с Павлом Степановичем. В ответ он только отрицательно качнул головой.
— Представь себе, Всеволод Александрович, — начал Бочкарев, беря себе стул и присаживаясь. — Представь себе: сейчас, благодаря женщине, я изъял восемь винтовок, одиннадцать лошадей, легкий пулемет и четыре мешка серебра. — И он начал рассказывать, что в самих семьях баев происходит разлад. Только что в лазарет к сестре Марине прибежала жена местного бая с сообщением, что у них в доме сосредоточен транспорт имущества, отправляемого Ибрагим-беку. Бочкарев взял с собой уполномоченного по борьбе с басмачеством, дежурный взвод и произвел арест этого имущества.
— Видишь как, — говорил он, — сами жены за баев берутся.
— Конечно, еще несознательно, но и они уже начинают понимать, что их освобождение связано с ломкой старого, — сказал Лихарев. — Мне хорошо помнится случай. Это было еще в двадцать втором году, в Фергане. Нам пришлось долгое время стоять в одном большом кишлаке. А когда мы уходили, женщины, плача, хватали наши стремена, просили остаться, не уходить… Мне кажется, что во всей этой борьбе, немалую роль должны сыграть женщины.
— Да! Я все хочу спросить, как твоя подопечная? — спросил Бочкарев.
Лихарев улыбнулся, и было видно, как приятна ему мысль о Лоле.
— Удивительно даровитая девушка. Такой свежий ум. Прямо поражаюсь! Хватает все буквально на лету.
— Значит, учитель доволен? — спросил Бочкарев, лукаво глядя на комбрига.
— Я не учитель. Ее учит сестра Марина, а я вроде инспектора, что ли.
— Ну, прошу прощенья! — Бочкарев решительно встал. — Надо идти. Бывай, Всеволод Александрович… — Он кивнул Лихареву и вышел на улицу.
— Ты слышал, Кондратенко вернулся, — сказал Седов Вихрову, встретившись с ним у штаба полка.
— Вернулся?! Где он? — спросил тот, оглядываясь.
— А вон у театра, — показал Петр Дмитриевич.
Вихров увидел, как к Кондратенко, стоявшему с чемоданом в руках, со всех сторон подбегали и подходили командиры. Сам он, смеясь, отвечал на вопросы товарищей.
— И у Исак Палыча был? — спрашивал высокий командир в летнем шлеме.
— А как же! И, понимаешь, стол скатертью был накрыт.
— Что ж тебе подавали?
Все, что положено. На первое суп. На второе котлеты.
— С картошкой?