Солнце над Бабатагом
Шрифт:
— Ловко!.. Много набили?
— Кто его знает? Я не считал…
Теперь спать никому не хотелось. На востоке белело.
Сачков попробовал считать убитых свиней по количеству выстрелов, но сбился со счета.
С гор повеяло холодом. На сухую траву пала роса. Зябко поеживаясь, Харламов отвьючил шинель, накинув ее на свои широкие плечи. Примеру его последовали остальные. Выстрелов уже давно не было слышно.
Должно быть, там дело закончилось.
На дороге появились два всадника. В одном из них Лопатин узнал Вихрова. Другой был коновод.
— Ну, как с полем, товарищ командир? —
— С полем, — отвечал Вихров, улыбаясь. — Алеша двадцать семь свиней положил.
— Сколько?! — чуть ли не в один голос вскрикнули все.
— Не верится? Я сам не верил, пока не пересчитал. Двадцать семь да еще три больших поросенка. Ну этих-то он штыком заколол. Следовательно, постарался.
— Этак у товарища Афанасьева, я полагаю, и соли не хватит! — подхватил Харламов, смеясь. — Ну и хват Алеша! Стало быть, настоящий охотник.
— А там, собственно, никакой охоты и не было, — сказал Вихров. — Так, побоище, избиение. Алеша и сам так говорит…
Прошло почти два месяца, как Кузьмич находился в плену. Курбаши Махмуд-Али не поправлялся и посматривал на лекпома злыми глазами.
За это время Кузьмич, хорошо изучив расположение басмаческой базы, пришел к убеждению, что бежать отсюда нельзя. К горной вершине, где у родника пресной воды находился стан Махмуда-Али, вела единственная, прикрытая сильным караулом дорога. Позади вершины был совершенно отвесный обрыв глубиной больше ста сажен. Оттуда, со дна пропасти, как огромные окаменелые пальцы, поднимались острые скалистые пики.
Улугбек со злобной усмешкой посматривал на лекпома. Как-то утром Кузьмич увидел около своей юрты будто нечаянно оброненный свежеоструганный кол.
«Да, плохи дела, — думал лепком, — факт, пытать будут злодеи». И он решил, по примеру Латыпова, не даваться в руки мучителей, а броситься в пропасть. Но было уже поздно: вечером у его юрты был выставлен караул.
Кузьмич долго не мог заснуть в эту ночь. Он лежал с открытыми глазами и думал о прошлом. Перед ним проходила вся его жизнь. Он видел себя то мальчишкой в компании таких же, как он, сорванцов, крадущим огурцы в чужом огороде, то подростком, скачущим в ночное, то солдатом на полях русско-японской войны. Но наиболее яркие картины вызывали воспоминания о дружбе с Климовым. «Эх, Василий Прокопыч, — с горечью думал лекпом, — так вы и не узнаете, какой геройской смертью погиб ваш боевой друг Федор Кузьмич!»
Да, Кузьмич был уверен в том, что не посрамит свое звание и погибнет геройски. «Пускай злодеи сажают на кол, — думал он. — Назло им, факт, возьму и не пикну!..» Он храбрился, но все же волосы шевелились у него под чалмой. Потом он опять начал думать о жизни и переживать минувшее. Под утро он все же заснул. Ему приснилось родное село. Он сидел на завалинке хаты. Через открытое окно слышно было, как мать шила на швейной машине. Он сидел и ждал, когда она уйдет в лавочку и можно будет самому покрутить ручку. Это было его любимым занятием в детстве, хотя ему не один раз попадало за самовольство. Наконец мать ушла. Он бросился к машине и поставив колесо на холостой ход, с упоением стал крутить ручку. Сильнее! Сильнее!
— Стой, товарищ! Не бей! Не руби! — не своим голосом крикнул Кузьмич. — Я табиб! Табиб! Тьфу, доктор, черт его забодай!
— Ты как сюда попал! — спросил боец, нерешительно опуская клинок.
— Пленный я, товарищ. Факт. В плен меня взяли.
— Чего он тут врет, белогвардейская морда? — сказал другой боец, наезжая на Кузьмича. — По роже видно — генерал.
— Ладно. Отведем его к командиру. Там разберутся…
Покончив с басмачами, бойцы столпились у юрт.
— Хлопцы, слышали? Белогвардейского генерала поймали, — сказал чей-то голос.
— Где он?
— А вон под ручки ведут.
Двое бойцов вели Кузьмича в сбитой набок чалме.
— Кто такой? — грозно спросил молодой командир, когда задыхающегося от волнения Кузьмича поставили перед ним.
— Товарищ командир… Я это… как бы сказать… Ну, факт, одним словом…
— Толком говори! — оборвал его командир.
— Доктор я, товарищ командир, факт, в плен попавший.
— Знаем мы вас! Соври кому-нибудь другому!
— Товарищ командир, а ведь я вас знаю! — сказал Кузьмич, вдруг весь просияв.
Командир удивленно посмотрел на него.
— Знаешь? — спросил он, оглядываясь на столпившихся бойцов. — Гм, интересно! А ну, скажи как моя фамилия, если ты меня знаешь?
— Товарищ Куц ваша фамилия. Вы нас прошлый год в Гиляне очень выручили. Потом, может, помните, в пески вместе ходили.
— Какого полка?
— Шестьдесят первого. Второго эскадрона.
— Да вы кто по должности?
— Доктор. То есть лекпом.
— Фамилия командира эскадрона?
— Товарищ Ладыгин.
— Имя и отчество?
— Иван Ильич.
— Отпустите его.
Кузьмич расправил затекшие руки.
Со стороны юрт быстро шла, почти бежала высокая молодая и статная женщина с круглым красивым лицом.
Она, запыхавшись, остановилась подле бойцов.
— Наконец-то… Наконец, — прерывисто, едва сдерживая радостные слезы, заговорила она. — Милые вы мои… дорогие… Ой, не верю даже… Спасибо вам, дорогие… Голубчики мои!
— Что это за женщина? — спросил Куц, с удивлением глядя на нее.
— Пленная. Каттакурганская, — сказал Кузьмич, узнав Дашу по голосу. — Железнодорожника внучка. Я знаю.
Послышались шаги. В сопровождении бойцов подходил чернобородый пастух в накинутой на голое тело овчине. В руках у него был загнутый посох.
Кузьмич сразу же узнал в пастухе Улугбека.
— Товарищ командир, разрешите доложить — человека вот задержали, — сказал высокий боец с подкрученными кверху усами.
— Пастух, говорит, а от нас бежал — еле догнали! — подхватил низенький.