Солнце сияло
Шрифт:
— А чего ж ты не требовал? — вопросил Леня.
В возврате долга мне отказал даже Николай. Вернее, он отказал во всей сумме, сказав, что может вернуть сейчас двести, двести ему — тоже в напряг, но он постарается.
— Ты же не предупредил… неожиданно, — пробормотал он. — Где я возьму… — И спросил: — Что, каток накатил?
— Накатил, Николай, — я всегда называл его полным именем.
Он помолчал. И я молчал тоже.
— Саня, ну прости мерзавца, — возобновил он свое бормотание. — Я помню, я тебе обещал,
— Ну так что?! — перебил я Николая. — Под любые проценты, под любые! Тыщу, две, три, десять! А я отдам, ты меня знаешь!
— Да ну ты что, ты не понимаешь, что говоришь. — В голосе Николая не было и следа его сдержанной ироничности, той насмешливой отстраненности от жизненной суеты, что так привлекала меня в нем. Казалось, каток накатил на него, не на меня, и он уже был не ковриком под ноги, а половой тряпкой. Где мне занять, у кого? Сейчас же дефолт, вообще никто никому копейки в долг не дает.
Вот когда впервые за последние сутки меня продрало ознобом настоящего страха. Уж если оставил меня наедине с этими зверьми Николай… Стас, истлевающий в могиле на кладбище под Саратовом, дотянулся до меня своей мертвой рукой и, взяв в нее мою, позвал к себе.
Из всех моих должников деньги мне вернули лишь четверо — из тех, кто был должен по мелочевке.
У Бори Сороки я надеялся к его долгу получить и взаймы. Но Николай был прав, говоря, что никто никому: Боря мне отказал:
— Пардон! Никаких возможностей! Такой с этим дефолтом обвал в рекламных делах — нельзя было себе и представить. Может быть, вообще придется ликвидироваться.
В отчаянии, прямо из Бориного офиса я позвонил Ире. У нее, я понимал, особых денег занять не удастся, но она могла попросить у отца.
Ира не только отказалась говорить с отцом, она отказалась одолжить мне хотя бы сотню-другую. Зато неожиданно я получил от нее номер отцовского мобильного телефона.
— Позвони, попытай у него удачи сам, — напутствовала она меня.
Зачем она это сделала, мне стало ясно через минуту, когда мобильный Фамусова ответил и я представился. Ей все же хотелось устроить мне какую-нибудь подлянку, и случай представился.
Фамусов, услышав мой голос, казалось, задохнулся. Но он был обкатанным валуном и не прервал меня, пока я излагал свою просьбу, ни словом. Но уж потом я получил от него истинно так, как если бы столкнулся с сорвавшимся с кручи горным камнем. Мерзавец, подонок, стервец, выдавал мне Фамусов. Грабил меня, подлюга, вместе с Ленькой! Да пусть тебя уделают в кашу, на фарш пустят — я только рад буду!
К Ульяну с Ниной я поехал к самым последним.
Нинины глаза, когда она увидела меня, другая бы пора, немало меня повеселили: они впрямь стали квадратными.
— Боже! — проговорила Нина.
Лека, неторопливо выплывшая из своей комнаты, остановилась у стенки поодаль,
Я показал ей «нос», приставив руки одна к другой растопыренными пальцами и пошевелив пальцами в воздухе, она молча передернула плечом и медленно уплыла обратно в свою комнату.
Ульян, оглядев мою расцветшую синяками физиономию с заклеенной бактерицидным пластырем губой, только похмыкал.
— Пойдем, попьем чаю, — позвал он, кивая в сторону кухни.
Ульян, единственный из всех, к своему долгу присовокупил еще столько же. О чем я его не просил. Он это сделал по собственной воле.
— Извини, больше не удалось занять, — виновато сказал он, отдавая мне деньги.
Минут через сорок, сытно поужинав начавшей забываться домашней едой, я вновь был на улице. Идти к метро ехать домой было ближе в левую арку — на старый Арбат, но ноги, как это однажды уже случалось, понесли меня в правую арку, и задами бывшего родильного дома Грауэрмана я вышел на Новый Арбат.
Было уже совсем темно, ночь, и проспект плавился в своем разноцветном неоновом море, бил им в глаза — недоступный, враждебный, родной, любимый. Я стоял на краю тротуара, смотрел в перспективу залитого огнями просторного ущелья и вдруг обнаружил, что чувство, с каким смотрю, — это чувство прощания. День закончился — я насобирал тысячу долларов с небольшим. Тем, чтобы заложить технику, я даже не занимался. А мог не заниматься этим и завтра: сумма, что у меня сложилась бы к завтрашнему вечеру, не составила бы и половины того, что требовалось.
Не помню, как случилось, что я оказался около магазина Ловца. Я стоял, невидяще уставясь на светящийся аквариум витрины, и думал, что если бы не ночь, он мог быть на месте, и если бы он был на месте, я бы попросил его о помощи. Ведь есть у него какая-то «крыша», вдруг он сможет прикрыть меня ею. Чтобы попросить недостающие десять тысяч — мне даже не приходило в голову.
Узкая стеклянная створка двери ловцовского магазина неожиданно растворилась, и на крыльцо изнутри выступил охранник.
— Сергей Михайлович приглашает вас подняться к нему. Если у вас есть время, — выученно произнес он — то, что ему было приказано.
Ветерок мистического чувства овеял меня.
— Он здесь? — спросил я, словно из слов охранника это не явствовало. Откуда ему известно, что я тут?
Охранник указал глазами куда-то наверх, и я понял, что уж в этой-то части — никакой мистики: я был замечен в камеру наружного наблюдения.
Ловец ждал меня у стойки ресепшена, облокотившись о нее и забросив ногу на ногу, в позе нетерпения и усталой расслабленности.