Солнце сияло
Шрифт:
— Что, сучара, — сказала одна из фигур, и я наконец опознал ее: это был «друг». — Думал, на велосипеде, как на крыльях? А мы, видишь, терпеливые, мы дождались.
Они не могли попасть в квартиру, просто толкнув незакрытую дверь. Я точно помнил, что запирал ее. Они подобрали ключи. Или поорудовали отмычкой.
Я дернулся к двери — рвануть ее, выскочить наружу, — но поздно: шесть рук единым движением схватили меня и, словно куклу, повлекли в большую комнату, где тотчас зажегся свет, и навстречу мне из ее глубины выдвинулся директор Барана.
— Давай по-хорошему
Что такое счетчик, проживши в Москве полные шесть лет, я, естественно, знал. Но все же я не смог отказать себе в удовольствии и не спросить:
— А что это такое, счетчик?
— Да нет, если по-хорошему, то никакого счетчика. — Директор говорил, и казалось, каждое слово доставляет ему страдание; его бы воля — он не раскрывал рта. — Алеха не зверь, зачем он тебя просто так на счетчик. Он свое получить хочет. Отдай его — и гуляй.
Я уже пришел в себя, волосы мои успокоились, и от идиотизма положения, в котором оказался, меня разбирал смех. У меня было ощущение — это не со мной, это с кем-то другим и я, стоящий здесь один против четверых, — это не я.
— Нет же денег, — чувствуя, как гримаса неудержимого смеха лепит из моего лица маску сатира, выговорил я. — Откуда? Все потрачено!
Удар сзади по почкам был такой — смех встал у меня в горле воздушной пробкой.
— С тобой не шутят, — услышал я голос директора, когда отдышался. — Два дня тебе — и чтоб деньги были.
— Пош-шел ты! — вырвалось у меня.
Не знаю, дал ли он какой-то знак, скорее всего, да, потому что «друг» и двое других тут же принялись за меня — словно я был боксерской грушей и они отрабатывали на этой груше удар.
Я пытался ответить, но тщетно: я только бессмысленно тыкал руками в воздух. Это была не драка, как у нас с Бочаргиным, это было избиение. И у меня не имелось ни единого шанса выйти из этого побоища хотя бы с самым мало-мальским достоинством. Против троих, когда ты один, сделать ничего невозможно. Если только ты не супермен из голливудского боевика.
В темноте, что была разлита вокруг, словно в комнате потушили свет, меня рывком подняли на ноги и с размаху бросили в кресло. От толчка, когда приземлялся, все во мне сотряслось, как от удара, и я невольно простонал. Некоторое время спустя на лицо мне легло что-то холодное и мокрое.
— Утрись, — услышал я голос, донесшийся до меня, словно из другого мира.
Я дотянулся до лица рукой — это, судя по всему, было махровое полотенце из ванной, которое намочили водой.
Я прекратил промакивать лицо полотенцем, и полотенце у меня тотчас отняли.
Директор со своими измученными кишечной болезнью глазами стоял передо мной и держал в руках что-то, похожее на веер. Я присмотрелся — это были доллары.
— Нехорошо, — сказал директор. — Денег-то куры не клюют. Тысяча есть. Еще одиннадцать за тобой. Лишнего не надо.
Они тут не теряли времени даром. Они нашли мои деньги. А значит, и паспорта — и внутренний, и международный — тоже были у них: и деньги, и документы — все лежало в столе вместе.
Паспорта
— Возьмем с собой, — потряс он передо мной их книжицами. Листанул общегражданский паспорт, открыл страницу с пропиской в Клинцах и зачитал адрес вслух. — Наверное, там папа с мамой, да? Бабушка с дедушкой? Два дня, Саша. А нет… Это ребята не вышибали из тебя. Вышибать они вот тогда будут.
Я ему не ответил. Я сейчас хотел только одного: чтобы они поскорее убрались.
Ночью, отлежавшись в горячей ванне, я сидел составлял список своих должников. Следовало собирать эти одиннадцать тысяч и отдавать — другого выхода я не видел. Уходить в бега, прятаться, меняя квартиры, — это был не вариант. Куда я мог удрать из Москвы? Я не мог обойтись без ее кормящей груди, как Ромул с Ремом без сосцов волчицы. Да и что бы я делал без паспортов? Поехать в Клинцы, заявить там о пропаже и просить новый паспорт тоже исключалось. Они знали адрес родителей, и пойти этим путем — значило подставить вместо себя отца с матерью, сестру с мужем. Думалось и о том, чтобы пойти в милицию, довериться им — и будь что будет, но воспоминания о той парочке, что посещала меня после убийства Стаса, было достаточно, чтобы мысль о милиции увяла, не распустившись.
Согласно составленному списку получалось, что мне должны семь с половиной тысяч. Должен был Николай — без малого тысячу, должен был Леня Финько — полный косяк, и остался должен Юра Садок — больше, чем полторы; я уже плюнул на эти деньги, но теперь было не до гордости. И должны были по мелочи, по двести, триста, четыреста, Ульян с Ниной, Боря Сорока, бас-гитарист Вадик, притащивший ко мне тогда того длинноволосо-плешивого из компании Бочаргина, — общим числом за десять человек. Собрать эти семь с половиной тысяч, заложить аппаратуру, телевизор да еще немного у кого-то подзанять — выходило, что одиннадцать тысяч у меня набиралось.
Начавшийся день не оставил от моих выкладок камня на камне.
Юра, услышав в телефоне мой голос, показалось мне, вздрогнул. Словно ему позвонило привидение из преисподней.
— Ничего я тебе не должен, — сказал он.
Это было так неожиданно, что я даже не взбесился, я удивился — всего лишь.
— Ты мне должен полторы тысячи с лишним! — воскликнул я. — Это не сто и не двести, не выдумывай, ты не мог забыть.
— И забывать нечего. Не должен, — отрезал Юра.
Леня Финько, о долге которого я напрочь забыл и вспомнил только нынче ночью, отказываться от того не стал, но вернуть его мне отказался.
— Ты что же, не видишь, что происходит? — убито проговорил он. — Дефолт в стране! Рубль летит вниз, уже в четыре раза подешевел, и еще будет.
— И что? — не понял я.
— Что-что! Банк «Столичный», слыхал о таком? Заморозил вклады, а у меня все деньги там! Мне сейчас батон хлеба купить не на что!
Поверить в то, что при Лениной осмотрительности он сидит без копейки в кармане, было невозможно.
— Леня, — попробовал я надавить на него, — ты мне эти деньги давно должен был отдать. Сам, без моих напоминаний.