Солнце слепых
Шрифт:
Они тогда ночью загнали с берега танк в яр, закидали его ветками верб и краснотала и весь следующий день вели редкий огонь по наступающим на левом фланге с другой стороны реки фрицам. Станица занимала выгодное положение на высоком берегу, так что оборона могла быть какое-то время эффективной. Во дворах подальше от реки поставили «сорокапятки», поближе - пару оставшихся минометов, а четыре уцелевших танка перебросили на край станицы - три на левый фланг, где был пологий берег, а Дерейкинский на правый. Боекомплекта остался половинный запас, и дай бог продержаться хотя бы несколько часов. В десять часов утра
Была страшная жара, за сорок, в танке нельзя было ни к чему прикоснуться, а ничего нельзя было выпускать из рук. Ближе к вечеру, когда стало ясно, что атак немцев больше не будет, экипаж вылез из танка, и тут же все уснули рядом с ним. Когда проснулись, на небо уже высыпали звезды. Они вывели танк из укрытия, отогнали его к штабу и отправились к реке. Пространство, которое казалось еще больше из-за того, что они спускались с бугра к мерцающей реке, было пронизано трескотней, словно насекомые затеяли ожесточенный ночной бой, в котором никогда не бывает потерь. Хэбэшка на танкистах от грязи, масла и пота стояла колом. Было противно, и все тело нестерпимо зудело и чесалось. Так в одежде они и забрели в Донец, а потом стали стаскивать с себя и чавкать в воде грубую ткань. Молчали. Побросав на берег «отстиранную» одежду, долго лежали в теплой, маслянистой на ощупь воде. Раскинув руки, глядели на усыпанное мелкими звездами черное небо и ни о чем не думали. Возле того берега раздавались голоса, немцы тоже охлаждались в воде, но Федора в тот миг охватило глубочайшее безразличие ко всему. Будто и нет войны, смерти, боли, а там в двухстах метрах врага, будто он только что выкарабкался из ада на волю и сделал первый ее глоток.
– Может, шарахнем по фрицам?
– лениво спросил Костя-наводчик.
Дурень, подумал Федор, из чего ты шарахнешь?
– Шарахай!
– хохотнул механик.
– Залезь повыше и шарахни! Только не промажь!
Когда они вышли из воды, стали одолевать комары. Пришлось натянуть мокрое облегающее обмундирование и, чтобы скорее привыкнуть к нему, сделать несколько энергичных движений руками.
– Надо же, будто и не было пекла, - сказал, чихнув, наводчик.
Его никто не поддержал. Двухнедельное отступление и зной лишили всех последних слов.
– Чего молчите? Жрать-то будем? А то сосет.
Федор положил ему руку на плечо.
– Кость, хватит трепаться. Побереги силы.
– Для чего? Для чего мне их беречь? Завтра сдохнешь, куда твои силы возьмешь?!
– С собой и возьмешь, - сказал Дрейк, похлопав Костю по плечу.
Тот сбросил руку Федора.
– Ладно, айда в штаб. Может, остался какой харч, - сказал Дрейк.
– Костя, успокойся. Это ж только начало войны. А ты уже хоронишь себя, а заодно и нас всех. Рано ты засобирался туда... Не спеши, успеем.
Часовой осветил их фонариком, молча пропустил. В доме было темно, но когда поднялись на крылечко, увидели, что сидят двое. В темноте тлел огонек папиросы.
–
– Федор узнал голос майора Храпова.
– Он самый.
– Голодные поди?
– Не без того.
– Там оставили для вас. А где Самойленко?
– Не видел.
– Чугунок на скамье, а на столе тарелка с хлебом. Дом-то свой нашел?
– Нету дома. Совсем нет.
От двух домов, Дерейкиных и Вороновых, осталась каменная кладка с завалинкой да колодец с обгоревшим журавлем. «Фелиция, ты должна видеть меня, я снова тут».
После ужина Федор провалился в неспокойный сон. Его бил озноб.
– Федя, Феденька, - услышал он и замер.
– Это я, Фелиция. Посмотри сюда.
Федор глянул в темноту. Ничего не было видно!
– Где ты?
– хрипло произнес он.
– Я тут, тут.
– Где?!
– Да тише ты, чего разорался?
– толкал в бок Федора Костя.
– Приснилось что?
– Приснилось, - проворчал Федор и снова закрыл глаза. И только он их закрыл, как вновь услышал ее голос. Он звал откуда-то из темноты, в которой, он был уверен, ее не было! Но он звал, звал, звал!
– Да тут я, тут!
– не выдержал и заорал он.
– Сдурел?
– Костя толкал командира в бок.
– Чего орешь?
Федор встал и вышел на улицу. Ночь была в полном разгаре. Но утро уже угадывалось по тонюсенькой полоске на востоке. Туда и подрапаем, подумал он. И никто не остановит их. Кто же остановит нас, чтобы мы остановили их?
Он закурил и тут же услышал:
– Федя, Феденька!
Он выпрямился на завалинке, спиной ощущая остывший камень кладки, и стал всматриваться в темноту. Ему показалось, что слева от него темный силуэт. Женщина.
– Ты?
– обратился к ней Федор.
– А ты как думаешь?
– спросила женщина. Голос был Фелицаты.
– Ты откуда взялась? Как ты нашла меня?
– Я тебя не искала. Я ниоткуда не бралась. Ты сам нашел меня. Я все время была тут.
– А почему же ты не звала меня раньше?
– Я звала тебя, но ты не слышал. Ты был оглушен войной. Ты вечно чем-то оглушен.
– Да, от снарядов по башне глохнешь... И что, все время ты была тут? со мной?
– Все время. Оно, это все время, было в одном месте. Помнишь, я тебе говорила?
– Помню, я все помню.
– С кем это ты, Дерейкин?
– послышался голос майора.
– Да так, сам с собой.
– Ты это того, не злоупотребляй, сам с собой!
– Не так понял, майор. Где я возьму это самое?
– Не знаю, не велика хитрость.
– А у тебя, случаем, нет?
– Ну, есть...
– Так доставай! Накипело.
– Ну, смотри, лейтенант, спать-то, когда будешь?
«На том свете», - хотел сказать Федор, но не сказал.
– Отосплюсь как-нибудь.
А через год он таки встретил ее в небольшом поселке, который только что оставили немцы. Еще догорали дома, еще не завяла вырванная с корнем трава. Еще не все убрали трупы, и даже раненые, кто передвигался сам, не все ушли в лазарет. Федор шагал к колодцу с ведром и вдруг столкнулся с женщиной, словно выросшей из-под земли. Он даже вздрогнул.
– Задумался, соколик?
– услышал он знакомый голос, глянул и обомлел: перед ним была Фелицата!
Он бросил ведро и схватил ее за руки.