Солнце смерти

Превелакис Пантелис

– Да! Да! Большинство пташек и букашек были когда-то людьми. Сыч был сторожем на винограднике. Однажды ночью его брат пробрался в виноградник украсть ягод, как мы позавчера, а сыч взял да и убил его. И попросил он Бога превратить его в птицу, чтобы оплакивать своего брата Антона. Потому он и кричит: «Нтон! Нтон!..». Паук был могильщиком. Однажды он похоронил живого человека, Бог проклял его: он ослеп и постоянно копает сам себе могилу… Я могла бы рассказать тебе еще много чего интересного, но пора за работу.

– Нет, расскажи, пожалуйста! Успеем еще.

–

Ну, так и быть: расскажу тебе еще одну историю. Слыхал про поползня?

Она указала на сухую ветку на вершине дуба.

– Вот, слышишь? А самого его не видно. Это птица в серых пятнах и с длинным клювом. Был он пастушком 12 и работал на очень строгого хозяина. Как-то раз потерял он овец и со страху, что хозяин подвергнет его наказанию, попросил Бога превратить его в птицу. До сих пор он взбирается на самую высокую ветку и свистит, ища свое стадо.

12

По-гречески название поползня дословно «пастушок».

Тетя подошла к деревцу и принялась подрезать его ножом. Она удалила все боковые побеги, оставив только главную ветку.

– Помнишь меня? – говорила она деревцу. – Я привила тебя весной. А теперь я пришла тебя подрезать.

Затем тетя перешла к следующему дереву: рука ее пробегала по стволу так, словно это была девочка, которую она причесывала. Затем она взяла мотыгу и принялась пропалывать грядки.

Мне показалось, что про меня она совсем забыла.

– Тетушка! Разве ты не говорила, что я буду помогать тебе?

– Конечно же! Конечно! И для тебя тоже есть работа. Смотри, что я делаю.

Она выбрала черешневое дерево и стала срезать лишние ветки.

– Видишь, как я его подчищаю? Ветки я не оставляю на солнце, чтобы они не засыхали: сохраню их для коз на зиму… Ну-ка, попробуй теперь ты!

Она указала мне миндальное дерево и оставила одного.

– Меня не спрашивай! Теперь ты и сам знаешь.

Я срезал одну за другой сухие веточки, очень стараясь не сделать дереву больно.

Тетя перешла на край сада, где росли смоковницы, и стала подрезать ветви, на которых висели плоды.

– Иди-ка, погляди, как я их облегчила! Теперь сок их не пропадет. В следующем месяце будем лакомиться толстыми смоквами.

Она ходила, словно наседка между цыплятами, то и дело приговаривая что-то.

– Тетя, а солнце тебя не жжет?

– Ах ты глупый, несмышленый! Надень на голову соломенную шляпу… Нет! Лучше посиди в тени. Сейчас закончим.

Она подошла к другой смоковнице и принялась подрезать дерево, что-то говоря ему.

Усевшись в тени, я, должно быть, смял какие-то травы: вокруг разливалось благоухание. Мне вспомнилась мама. «Где ты? Где ты? – мысленно спрашивал я ее. – Почему мы не приходили сюда, когда ты была жива? Почему ты исчезла в море?».

Тетя остановилась рядом. Знала ли она, что происходит внутри меня?

– Расскажу тебе еще одну сказку. Думаю, она тебе понравится.

Однако

рассказать она не успела. Какие-то дети проходили в ряд друг за другом у сада с развернутым флагом и горном, ведя собак на поводке.

– Детская армия, – сказала тетя. – В каждой деревне есть такая.

– Настоящая армия?

– Это же дети! Завидуют взрослым, вот и играют в войну… Хочешь пойти с ними? Ступай. А я поработаю.

Я не заставил себя упрашивать и бросился догонять строй, шагавший по открытой местности.

Мы подошли к разрушенной ветряной мельнице, командир хриплым голосом скомандовал: «Стой!» – и мы остановились.

– Сделаем перекличку! – крикнул он, повернувшись лицом к своим молодцам.

Мальчишек было около тридцати, все они были безусые, большинство босые, а вооружены они были рогатками, палками, деревянными саблями, копьями и перочинными ножами… У них был свой капитан, самый бравый из всех, писарь, горнист и знаменосец. Последний нес боевое знамя – рваное полотнище из тряпок двенадцати родов. Было у них и пять или шесть собак, составлявших кавалерию.

Капитан развернул чистый лист бумаги и принялся выкрикивать имена:

– Трехглазый!

– Я!

– Рак!

– Я!

– Бычок! – Мастерица! – Разорви Ухо! – Ходжа! – Пончик! – Блеблем-блеблем! – Везиръяннакостакакис! – Антономихелакойоргодимитракакис! (можно было только восхищаться, как ему удавалось произносить такое на одном выдохе!) – Черная Колючка! (это прозвище было дано из-за темного колючего кустика у его срамного места). – Капитан Кофе! – Чудак Илиас! – Беев Сын! – Курощуп! (Этот щупал кур, чтобы узнать, будут ли они нестись). – Лысая Мария! – Аннезин сын! – Салтар Мухтар! – Карабурниотис! – Плов-Адзем! – Перец-Корица! – Спаси-и-Помилуй! – Хлопковая Задница! (прошу прощения!) – Китаец! – Граф Маслобойнин! – Мелтем-Экмек-Кюпек! – Мосье Горшечник! – Арнаут Арнатакис! – Сефер Тасос!

Капитан провел перекличку, не пропустив никого, а затем обратился ко мне:

– А тебя как зовут?

– Йоргакис.

– Писарь! – обратился капитан к Бееву Сыну, который состоял при нем писарем. – Запиши его: «Горожанин Горожанинский». Явился к нам добровольцем из города.

– Слушаюсь, капитан Кусака!

Я ожидал, что войско так и покатится со смеху, но солдаты остались совершенно серьезными.

Капитан быстро прошелся вдоль строя.

– Вни-ма-ни-е!

Все мы прижали руки к бедрам, ожидая приказа. Тут я улучил время, чтобы рассмотреть его: стройный, смуглый, немногословный, затаивший убийство во взгляде – прирожденный командир!

– Сегодня будет воздушный налет, – сухо сказал он. – Мы – противовоздушная оборона и транспортировка раненых.

Пять или шесть ребят отделились от отряда и стали у каменных стенок, тогда как несколько других бросились к диким маслинам ломать ветки с густой листвой, а прочие принялись вырывать с корнем чабер и собирать чертополох. Собак они загнали в мельницу.

Я не знал, что делать, и принялся собирать хворост, снося его в общую кучу со всем прочим, словно мы собирались разводить костер.