Солнце встает над селом Дзауга

Битаров Вадим

– Ты с ума сошел, дебил?! – завопил он, - Что ты творишь?!

Тимур даже не повел бровью и так же спокойно продолжал:

– Это твоя последняя возможность доказать, что ты чего-то стоишь. Что ты способен на что-то кроме чмошества. На настоящий честный поступок. Черное или белое, Кокой. Ты же знаешь… Я не различаю полутонов.

Он снова обратил на него свой обнаженный, поблескивающий металлом взгляд. На лицо его падали кружевные тени от ограды. Лицо, привычное с детства, ошеломляюще- родное…

– Стреляй, - тихо

произнес он. Алан направил на него ствол и почувствовал, как по телу пробежали мурашки, не понятно, то ли от страха, то ли от волнующего предвкушения, то ли от жгущего грудь сгустка горячей братской любви. Тимур выжидающе смотрел на него из темноты, глаза его мягко мерцали, грудь медленно, размеренно вздымалась от спокойного, глубокого дыхания. Алан мысленно отметил с левой стороны крестик. И вдруг, его мишень – широкая грудная клетка раздвинулась, распахнулась, разверзлась. Он отчетливо представил себе сердце – горячий кровавый комок, который сокращался, дергался, жил, гнал кровь по венам. Весь этот сложный, гениальный механизм: легкие, желудок, печень, почки, артерии, тысячи тончайших капилляров – все раздувалось, сжималось, гудело, стучало, неустанно двигалось, переплеталось между собой и было переполнено жизнью.

– Стреляй, - снова повторил до боли, до слез знакомый голос.

Алан судорожно сглотнул и невольно отступил назад. Узкий розовый серп осветил его лицо. Тонкая цепочка ослепительно загорелась на шее алым порезом. Кокой стиснул зубы. Все, чего он хотел – чтобы земля сейчас треснула под ними и заглотила в свою огненную утробу всех их пятерых.

– Черт… Как же я тебя ненавижу, - пробормотал он, и желваки заходили ходуном на его скулах.

– Вряд ли…

Пистолет заметно трясся в руке.

– Твое место, Габарай, в самом поганом дерьме, какое только есть.

Тимур усмехнулся.

– В еще большем, чем сейчас?

– Да. В аду.

Губы Тимура дрогнули.

– Стреляй, Кокой. Все в твоих руках. Стреляй и не крути мне зря яйца.

Алан дышал нервно, прерывисто, со свистом.

– Почему это я должен делать то, что ты говоришь?

– Потому что ты – вонючее ничтожество.

– И такое ничтожество должно пристрелить тебя?

– С сегодняшнего дня, Кокой, мы больше никто друг для друга. Если ты сможешь сделать это, уверяю, ты сможешь по жизни все. Я просто даю тебе выбор. Докажи свою силу.

Алан снова сглотнул. Его лицо все больше бледнело. Вокруг неправдоподобно-расширенных зрачков остались только тонкие мутно-зеленые ободки.

– Ты сам понимаешь, какую несешь чушь? Фильмов, что ли, насмотрелся?

– И ты не хуже меня понимаешь, говнюк, - Габарай посмотрел на него умоляюще, - Стреляй, Алан. Не сри мне в душу!

Откуда-то доносилась странная, едва слышная дробь. Это Аполлон барабанил пальцами по гаражу сзади себя. Все-таки, он был не Богом, а обычным человеком. Обычным девятнадцатилетним пацаном.

– Да пошел ты!!! – наконец по-идиотски взвизгнул Кокой, почти плаксиво, как оскорбленная девица. Он

истеричными, дерганными движениями стал разряжать пистолет с таким ожесточением, словно выдирал кадык из Габараевской глотки. Пистолет улетел в темноту, и почти в ту же секунду Тимур неспеша отделился от гаража. Лицо его полностью скрылось в тени. Он попер на Алана, как огромная несокрушимая машина. Кокой не отступил и, сжав кулаки, приготовился к атаке. Никто бы не смог объяснить почему, но теперь это все выглядело смешно и нелепо, как если бы он ставил свои блоки перед надвигающимся танком.

Габарай, не пройдя и пары метров, с размаху двинул ему ногой в солнечное сплетение, так, что Кокой скрутился и скорежился, как зажеванная лента. Затем, начищенный до глянца ботинок снова блеснул в густеющем мраке и с треском вонзился ему в подбородок. На отглаженные брюки Тимура опять брызнула кровь. Теперь уже – чужая. Следующий удар последовал молниеносно, Алан завертелся, как волчок, подавляя крик боли.

Тимур двигался идеально четко, как автомат. Бесчувственный, непобедимый механизм. Кокой схватился руками за лицо, и пальцы его стали липкими от крови. До него дошло, что Габарай разворотил ему пол-рожи. Тут же ему стало нестерпимо горячо, ни то - от этой остро-мелькнувшей мысли, ни то – от новой ослепительной вспышки боли. Перед глазами замелькали чудовищно-яркие малиновые и салатные пятна. Пальцы на руках теперь были сломаны. Сквозь радужные кольца он увидел лицо Габарая, и ему вдруг вспомнились фонтаны взрывавшихся витрин, осколки, летящие как драгоценные брызги в ночной тишине, и бешено крутящиеся колоса. Новый удар сбил его с ног.

Тимур все напирал и напирал. Пацаны следили за каждым его шагом остановившимися глазами. Алан с трудом, корчась, поднялся на ноги, чтобы снова рухнуть на землю от очередного удара. Тимур втащил ему каблуком по горлу. Кокой захрипел, закашлялся, отполз и опять поднялся. Разбитое, залитое кровью лицо выражало злое, ребячливое упрямство. Еле держась на ногах, Алан вызывающим харчком сплюнул кровавую жижу с осколками зубов и снова бросился на Тимура. Его ослабевший кулак взметнулся, как подстреленная куропатка. Он бил, уже не целясь, ничего не видя перед собой. Габарай увернулся и поймал его руку. Все произошло молниеносно, как один мелькнувший кадр. Он чуть поддернул брюки, нога его взлетела вбок, и тут послышался оглушительный хруст ребер.

Неожиданно сами для себя, пацаны все, как один, поморщились. Вадик заметил, как стоящий рядом Атар нервно провел по лицу рукой и отвернулся. Этот звук они все слышали тысячу раз и тысячу раз видели, как Габарай дробил кому-нибудь кости, но теперь было совсем другое дело. Совсем другое! Алан был одним из них, таким же, как они. И это хрустели его ребра, и его кровь заливала грязный асфальт в темном переулке! И подыхал он от ударов человека, который любил его так, как больше ни одна душа в его никчемной жизни.

Кокой отлетел и навалился грудью на ограждение, цепляясь за него скрюченными в судорогах пальцами. Тимур стал долбить его сзади по почкам. Алан извивался, как какой-нибудь сказочный кентавр, его грудь ритмично ударялась о звенящую сетку. Габарай все не останавливался, и из подавленных стонов наконец вырвался хриплый вой:

– Габо! – Алан, корчась из последних сил стиснул пальцами металлические прутья. Габарай будто ничего не слышал. Он все наносил и наносил свои мастерские, отточенные удары по почкам и позвоночнику, пока Алан не сполз на землю. Рука в разодранном манжете откинулась в сторону, и из уголка губ протянулась по асфальту черной тоненькой ниткой кровь.