Солнцеравная
Шрифт:
Я уставился на нее: теперь ей нужна и моя сестра? Такое приглашение было знаком величайшего расположения.
— Имеется ли некая особенная обязанность, которую я могу для вас исполнять?
— Да. Как только мы наняли Лулу, он поведал мне подробности твоей астрологической карты, и они поразили меня настолько, что я попросила пересчитать ее. Твоя карта все равно говорит, что ты будешь способствовать воцарению величайшего из сефевидских правителей. Как я могу отпустить тебя!
Я выразил лицом подобающую покорность.
— Ясно, что этот правитель не Исмаил, — добавила Махд-и-Олья. — Глупо было бы лишиться тебя, когда правитель этот совсем рядом.
Она
— Для меня было честью трудиться для высокочтимой царевны Перихан-ханум, — сказал я, надеясь щедрой хвалой принизить себя. — Она была великой мыслительницей, поэтом, государственным деятелем и цветом своего времени, возможно, и всех времен. Не было ей равных.
— Уместно восхищаться дочерью царского рода, которой служил. Ну а теперь о твоем назначении: шахская канцелярия всегда найдет дело для такого мастера языков, как ты.
— Канцелярия? — ответил я, не успев сдержать презрения.
Точно также Колафе сказали, что он станет смотрителем шахского зверинца. А хуже всего, что я не буду свободен.
Махд-и-Олья тоже не повела и бровью:
— Для тебя это будет необременительно. Ты заслуживаешь высокой награды за свои мучения с Пери.
— Служить ей было наградой, — упорствовал я.
— Я ценю твою верность. Я очень рада предоставить тебе другую возможность явить свои таланты.
— Какой драгоценный дар! — ответил я, и слова застревали у меня во рту.
Она взглянула на дверь, будто давала слугам знать, что наша встреча окончена. Я же стоял будто осел, увязший в грязи.
— Остается только одно затруднение. Смогу ли я жить за стенами дворца, если это окажется лучше для моей сестры?
— Нет. Когда это постоянно служащему евнуху разрешалось жить вне дворца? Отсутствие всяких связей и делает тебя и твоих собратьев столь ценными для двора.
Я уцепился за последнюю просьбу, к которой можно было прибегнуть. По сути, она означала «Молю отпустить меня», и хорошим слугам в ней почти никогда не отказывали.
— Колыбель Великих, я дал обет совершить паломничество в Мекку, если ваш супруг будет коронован на шахство. Я буду чувствовать себя дурным мусульманином, если не выполню своей клятвы. Не позволите ли мне отбыть?
Паломничество могло дать мне год или два.
— Мы с мужем глубоко тронуты, что наши слуги дают за нас обеты Богу. Но сейчас не время.
Меня поразил ее отказ; насколько я знал, примеров такому не было. Но я не сдавался:
— В таком случае могу я в будущем подать вам просьбу об этом, дабы не прогневать Бога?
— Разумеется. Служа нам, помни, что усердная служба всегда вознаграждается. Волей Бога однажды твое желание будет исполнено.
Я покинул встречу настолько обозленным, что от меня палило жаром. Как бы я ни жаждал свободы, выходило, что моя судьба — оставаться узником дворца, и я чувствовал себя скованным и обобранным желаниями других.
Единственным проблеском в моей жизни стало то, что я начал незамедлительно получать деньги с мельницы и вдобавок жалованье, которое мне задерживали после смерти Пери. Как только у меня появились деньги, я отправился повидать Фереште и сказал ей, что начинаю оплачивать ее расходы, пока поступают деньги. Радость в ее глазах не поддавалась описанию. Она пообещала, что начнет учиться ремеслу, а затем тут же отправилась к гробнице святого, покаялась в своем прошлом и поклялась измениться. Слугам ее было приказано отвечать посетителям, что она посвятила себя новой жизни. Один из них, ревизор дворца, пожаловался
Я написал двоюродной тетке, что новая царица требует мою сестру ко двору, причем незамужней, чтобы служить знатным женам, и отправил ей оплату путевых расходов и щедрое вознаграждение за труды. Раз они еще не выдали Джалиле за старика, то такого приказа ослушаться точно не посмеют. С нетерпением я дожидался ответа.
Если моя сестра будет служить благородным женам хорошо, то и сама научится благородству и найдет возможность заключить достойный брак. Деньги от мельницы будут копиться, пока не наберется богатое приданое. Понемногу мы, как я надеялся, создадим новое родство и, когда пройдет время, сможем забыть о долгих годах, когда мы едва знали друг друга.
Пока я ждал, наступил день законной отставки Баламани. Мы с другими евнухами устроили ему прощальный вечер у реки. Ели кебаб и свежий хлеб, испеченный в переносной печи.
Взошла луна, мы курили кальян и пили крепкое изюмное вино. На сердце моем была тяжесть новой утраты. Баламани был для меня всем: наставником, другом, семьей. Я прочел для него стих из «Шахнаме» о добром шахе, чтоб отразить щедрость Баламани, явленную за эти годы. Когда слушатели закричали: «Ба-а! Ба-а!», я произнес стихи, сочиненные мною.
Сердечных множество стихов Поэты славные сложили В честь матерей, отцов, сынов, И те их, верно, заслужили. Благословенна та семья, Что сохранит богатства эти. Всей жизнью утверждаю я: Нет ничего ценней на свете. Но может слаще братства быть, Сильнее кровного родства Та дружба, что не позабыть, Что не уместится в слова. Я, Джавахир, молю — скажи: То Бога дар иль дар земной? Ты был правдив, не зная лжи, Ты ангел, друг прекрасный мой.Баламани промедлил миг, прежде чем ответить, словно захваченный какими-то мыслями. Потом его теплые старые глаза нашли мои, и я почувствовал, словно он говорит для меня одного.
— Помнишь, я рассказывал тебе о Виджайя-не, мальчике с судна, которое привезло меня сюда? Однажды, когда моряки сражались с бурей, а большинство мальчиков только приходили в себя после оскопления, Виджайян принес мне украденный плод. Впервые я узнал сладкую плоть манго. Как упоительна была наша тайна! Не было ничего слаще, чем найти друга, когда ты сломлен и одинок. Благодаря Вид-жайяну я научился справляться с горем.