Солнцеравная

Амирезвани Анита

Я не сумел сдержать ярости, несмотря на все годы выучки совершенного слуги:

— Соболезнования? От вас?

— Ну конечно. Такое горе, царевна в самом расцвете красоты…

Я расхохотался с таким презрением, что он схватился за кинжал, висевший на поясе.

— Оставьте. Я не боюсь вашего клинка.

— Тебе что, мозги тогда отшибли? Что с тобой?

— Со мной? Вы один из тех, кто распустил слухи, убившие царевну.

Он побледнел; я прямо-таки видел, как его мозг суетливо перебирает догадки, откуда я это узнал.

— Распустил слухи? Не

понимаю, о чем ты говоришь.

— Вы просто мастер спасать себя — совсем как блоха, перепрыгивающая на сушу из тонущей лодки.

— Ты просто бредишь! Я не приказывал ее казнить.

— Но нет сомнения, что ваши россказни убедили кого надо, что это отличная мысль.

— Я никогда не говорил ничего другого, что говорили все о ее жажде власти.

— Вы же уговорили ее стать верховным советником шаха, помните? Вы же и уладили это с вельможами.

— Это было до того, как я переговорил с его женой. Она такая же свирепая, как Пери, но у нее есть преимущество: она — главное доверенное лицо своего мужа. Как Пери могла одолеть ее?

— Она была бы куда лучшим правителем.

— Но шах не был в этом заинтересован.

— Однажды он об этом пожалеет.

— Дурак! Ты смеешь говорить такое о своем верховном владыке?! Хочешь, чтоб тебя вышвырнули из дворца и утопили в реке?

— После одного из ваших мелких заговоров?

— Ты единственный, кто это говорит. Кроме того, ты помогал совершить убийство.

— Не знаю, о чем это вы.

Он расхохотался:

— Не удивлюсь, если новый шах захочет избавиться и от тебя.

— Одаренный евнух вроде меня сияет ярче золота. Помните, я тот самый дурак и безумец, что оскопился, чтоб служить двору.

— Сомневаюсь, что нового шаха растрогает то, что ты сделал со своим мужским хозяйством.

Его смех взбесил меня.

— Может, у меня и нет мудей, но я не такой мудак, как ты!

— Убирайся отсюда, пока я не проткнул тебе то, что осталось!

Теперь над ним хохотал я:

— Дау тебя на это яиц не хватит!

Он вскочил со своего валика и обнажил кинжал. Демонстрируя, как мало это меня заботит, я повернулся к нему спиной и неспешно вышел из комнаты. Как я и ожидал, он не тронулся с места.

Вскоре после этого мирза Салман затеял кампанию с целью опорочить мое имя. Началась она с мимоходом брошенных замечаний о моей недостаточной преданности, которые услышал Анвар и передал Баламани. Затем дошло до открытых обвинений, что я недостоин доверия. Мирза Салман даже распустил слух, будто я сговорился с лекарем, которого подозревали в отравлении мышьяком Тахмасп-шаха.

Надо мной нависла серьезная опасность.

Нахмуренный лоб Баламани показывал мне, что ему хочется разрешить мои трудности, но никто из нас ничего не мог поделать, чтоб ускорить мое новое назначение. Я не мог оставить службу во дворце по своим причинам: без разрешения слугам не позволялось уходить даже в отпуск. Да и в любом случае у меня не было средств, чтоб жить вне дворца.

Однако хуже всего было то, что мои попытки уговорить двоюродную тетку не имели успеха. Я получил

письмо от нее с настойчивым требованием назвать точную дату отъезда Джалиле и прислать деньги на место в караване. Если они увидят, что я по-прежнему ищу отговорок, они разрешат старику взять Джалиле в жены. Меня это повергло в отчаяние, темное и глубокое, как колодец. Хотя сейчас у меня были деньги, чтоб доставить сестру в Казвин, но не было жилья для нее и возможности содержать. Во имя Всевышнего, что мне оставалось делать?

Ожидая приглашения к шаху, я продолжал читать письма, поступающие на имя царевны, и отвечать на них. Оттого что большинство писавших обращались к Пери как к живой, мне начинало казаться, что я снова вижу ее жемчужно-ясный лоб, чую аромат ее духов и ощущаю, как ее рука направляет мою, когда я разбираю письма и пишу ответы.

Особое внимание я уделял письмам на хорошей бумаге и со сложными печатями, зная, что их авторы требовательны. Однако как-то утром из стопы выпало письмо на самой простой бумаге. Подняв, я вскрыл его. Оно было от одного из вакилей Пери, казвинского землевладельца. Писал он вот что:

«Достойная царевна, я получил письмо, которое Вы послали мне из ставки шаха, и желаю известить Вас, что исполнил Ваше повеление, переписав право владения мельницей возле Тегеранских ворот на имя Вашего слуги Пайама Джавахир-и-Ширази. Теперь это его законная собственность. Я сохраню бумагу до тех пор, пока он не явится, чтоб вступить в свои права, и буду откладывать для него доход с мельницы. Пожалуйста, пишите мне, если я могу быть еще чем-то полезен».

В изумлении я уронил письмо и тут же схватил его, пока никто не увидел. Баламани прав: Пери хотела позаботиться обо мне! Получалось, что она отослала свой приказ совсем незадолго до смерти.

Я спрятал письмо в одежде, где его было не найти чужому. Как только у меня выпало свободное время, я отправился взглянуть на мельницу, которая стояла и вправду близ Тегеранских ворот. Ослы плелись по кругу, вращая тяжелые каменные жернова, растиравшие зерно в муку. Все, кто нуждался в мельнице, платили за помол. Последив за работой около часа, я решил, что мельницей пользуются постоянно и она может дать надежный приток денег. Хвала Богу! Иногда удача проливается с небес, подобно дождю.

— Кто хозяин этой мельницы? — спросил я погонщика ослов, лысого и костлявого крестьянина.

Мне страстно хотелось услышать собственное имя. С каким удовольствием я назвал бы себя и потребовал бы то, что мне полагалось.

— Щедрый покровитель. На последние праздники бедный люд выстраивался в очередь за бесплатным зерном. Да распахнутся для него двери рая во всю ширь, когда придет пора!

Я изумился:

— А как его имя?

— Халил-хан.

Погонщик торопливо остановил ослов и бросился ко мне:

— Ага, вам плохо?

Я поспешил во дворец поведать новость Баламани. Полулежа на подушках в гостевой нашего жилья, он просматривал бумаги, подготовленные Анваром для шахских пожертвований на мечети.