Солнцеравная
Шрифт:
— Не только музыка, но и танцы! Покойный шах снял бы ему голову за это! — шепнул Баламани, с сияющим лицом притопывая рядом.
— Какой от этого вред? — отвечал я. — Лишь нечестивцы не могут слушать музыку из страха, что она может повредить им.
— А тебе шах и яйца бы отхватил!
Я расхохотался так искренне, словно еще обладал этими сокровищами.
Песня умолкла, и мы, как и остальные, уселись отдохнуть. Все выглядели так, словно не могли поверить в случившееся, и по залу проносилось тихое изумление.
Пока музыканты отдыхали, гости вернулись на свои места, отдуваясь и утирая
Поздно вечером был накрыт гигантский дастархан, и мы вдоволь поели с серебряных блюд, полных всяческого жареного мяса, тушеных овощей, риса, окрашенного шафраном, свежей зеленью, овечьей простоквашей, а также с подносов, заваленных финиками, халвой и сластями, запивая из кувшинов, полных разного питья. Веселье лишь нарастало, когда вечер продолжился танцами девушек, развлекших мужчин. Впервые с того дня, когда Исмаил был коронован в Казвине, удовольствие наполняло каждую душу и надежда прорастала в каждом сердце.
Прежде чем я успел об этом подумать, донесся первый призыв к молитве, означавший приближение рассвета. Казалось, я только что сомкнул веки, когда Масуд Али задергал мое одеяло и сказал, что меня требует посетитель. Я поднялся — мое сердце колотилось. Мы пошли к одному из зданий дворца ближе к Али-Капу, где обычно принимали посетителей. Человек, стоявший спиной ко мне, рассматривал росписи на стене. Когда он повернулся, я увидел, что это был Махмуд-мирза.
— Достойный, — вскричал я, — ваш приход наполнил ликованием сердце евнуха! Что я могу сделать, чтоб вам было удобнее? Масуд Али, неси чай и фрукты для нашего высокого гостя!
Мальчик выскользнул из комнаты.
— В город я приехал на коронацию, — ответил Махмуд, — и уже совсем было собрался возвращаться, но решил сперва навестить моего остода…
— Благословение на тебя, дитя мое! Сердце у тебя драгоценное — помнишь своего старого наставника. Как ты меня обрадовал своим чудесным появлением!
Махмуд опустился на подушку, предложив мне сесть рядом и чувствовать себя как дома. Я стал расспрашивать о новостях с такой радостью, словно был его старшим братом.
— Как дела в Ширване?
— Назначение не из высоких, но мне нравится. Несколько доверенных слуг отца советуют мне, как править. Любуюсь широкими степями и животными, столь изобильными, что они бродят целыми караванами. Там зверя больше, чем людей в провинции, и это меня устраивает.
Глаза его сверкнули, он наклонился вперед, придавая выразительности словам:
— Знаешь, в провинции полно диких лошадей. Иногда мне удается отловить одну из них, и потом я делаю опыты по скрещиванию их с нашими кобылами. Я никогда не думал, что буду наслаждаться жизнью вне дворцовых стен. Там только я, мои люди, звери и небо над головой. Чудесная жизнь! — Он взмахнул руками, словно обнимая дикие просторы, которые так полюбил.
Я впервые понял, как стесняла его дворцовая жизнь, и порадовался, что он освободился от нее.
— Мой славный повелитель, вы всегда были добры к животным. Вы еще мальчиком удивляли всех своим даром обращения с лошадьми. Хвала Богу в вышних,
— Выше? — переспросил он. — По мне, превыше всего Бог и те дары, что Он дает человеку. Мне дано все, что мне нужно. Я никогда не отличался по части книг. Хотя ты сделал для меня все, что мог, и я благодарен за то, как упорно ты работал, чтоб придать этому скудному сосуду более благородную форму. — Он улыбнулся широкой мальчишеской улыбкой, и мое сердце растаяло.
— Розу нельзя улучшить, пока у нее не будет сердца розы.
Он принял мою лесть и потянулся к седельной сумке:
— Я привез тебе кое-что.
Махмуд протянул мне сверток, который я медленно развернул. В нем была копия «Шахнаме», переписанная замечательным почерком, а поля были украшены золотыми листьями. Хотя я изучал эту книгу и знал наизусть отрывки из нее, я никогда не мог позволить себе иметь свою, чтоб читать, когда захочется.
— Маленький подарок за все годы, что ты работал со мной, — сказал он. — Когда я уехал, то наконец понял, как много ты сделал. Без твоего неотступного научения меня бы никогда не признали достойным губернаторства. Ты вложил в меня понимание ценности знания, как бы я ни противился, и за это я буду всегда любить и уважать тебя.
Я не мог говорить. Я понимал, что это для меня чрезмерно самонадеянно, и все же он был ближе всего к тому, что суждено мне было вместо сына. Я любил его.
— Мой высокочтимый, — наконец вымолвил я, стараясь не дать воли слезам, — какой радостью вы наполнили сердце вашего старого учителя!.. Я горжусь вами. Да будут благословенны ваши пути, да уготовает вам Бог лучшую из судеб, и да будет ваше бремя всегда легким.
— Иншалла, — отвечал Махмуд, отводя глаза.
Он поднялся, и я заметил, что он одет для верховой езды.
— Мне предстоит долгое путешествие, и я должен отправляться, — сказал он. — Встретимся в мой следующий приезд в Казвин.
Он попрощался и обещал скоро приехать.
Масуд Али зашел спросить, не нужно ли мне чего. Он выглядел непривычно довольным.
— С чего ты такой радостный, моя морковка?
— Я никогда не видел прежде, как ты улыбаешься.
Отослав его спать, я решил пойти доложить Пери, что готов служить, раз уж я проснулся. В одной из ее передних я встретил двух старух, без всякого присмотра дожидавшихся Пери. Как беспечны стали слуги Пери во время празднеств! Одна из женщин была морщиниста, со складками у глаз и рта, на спине — горб. Волосы и брови другой словно заиндевели сединой. Обе были в простой полотняной одежде, подержались весьма дерзко.
— Вы кто? — сурово спросил я.
— Хотим видеть госпожу, — угрюмо сказала горбатая. — Только она сможет расплатиться по нашим долгам.
— Нам нужны деньги, ночлег, поесть и ее благословение. Немного драгоценностей тоже подойдет, — прибавила седая.
Тут они обе расхохотались, и я понял, что меня одурачили. Та, с седыми волосами, и была Пери.
— Госпожа, какое преображение!..
— Это все Марьям. Она подобрала одежду, раскрасила наши лица и волосы. Потом мы пошли в цыганский поселок и смотрели на танцовщиц. Какие у них чудные голоса, какие яркие наряды!