Солнцеравная

Амирезвани Анита

Тысячи книг — труд бесчисленных писцов, позолотчиков, художников — стали дымом в одно-единственное утро! Утрата была слишком огромной, чтоб измерить ее.

Ликование Гаухар стихло, когда она увидела выражение моего лица. Рыдания снова сотрясли ее тело с такой силой, что она задохнулась и раскашлялась.

Я помчался назад, в дом Пери, и привел несколько евнухов и женщину-лекаря. Она дала Гаухар снотворное питье; выпив его, та сказала:

— Молюсь, чтоб никогда больше не просыпаться.

Среди всей этой сумятицы

мирза Салман позвал меня в свое управление, чтоб рассказать, как Салман-черкеса назначили хранителем Драгоценнейшей из печатей шаха, то есть на место Ибрагима. А ведь Ибрагима еще и не похоронили, когда было сделано это назначение. Как быстро меняют любимцев, как быстро стирают все их следы!

Пери вознамерилась посетить своего дядю, чтоб попросить его помочь ей с остальными наследниками. Как хранитель печати, он был теперь одним из самых высокопоставленных чиновников державы.

— Мы не можем думать только о себе или о своем достоянии, — упорно твердила Пери.

Я не понимал, что она имеет в виду, пока она не достала из сундука и не протянула мне часть женского наряда: темный чадор и пичех, чтоб закрыть лицо.

— Когда мы выйдем из дворца, ты должен будешь снять чалму и облачиться в это.

— Выйдем из дворца?

— Мы тайно пойдем встретиться с Шамхалом у него дома. Это даст ему возможность отрицать наш приход.

— Но это же запрещено!

— Джавахир, — сурово сказала Пери, — у нас нет выбора.

Если нас поймают, меня накажут за то, что я дал ей выйти. Я рисковал своим положением и, возможно, самой своей жизнью. Но Пери была права: что толку от наших жизней, если Исмаил убьет всех своих братьев, а может, и сестер?..

— Повелительница, как вы рассчитываете выйти наружу?

— Следуй за мной.

Мы прошли через гарем так быстро, что воздух, казалось, расступался перед Пери. Я шагал за нею до самого дальнего конца двора, где возвышались стены, слишком гладкие и высокие, чтоб на них можно было взобраться. К моему удивлению, она исчезла в густых кустах. За ними стоял старый садовый домик, где прежде устраивали завтраки на воздухе, но сейчас он обветшал и зарос. Пери вошла туда; пол был выложен зелеными и желтыми изразцами, кое-где вывалившимися. Нагнувшись, Пери, задыхаясь от натуги, сдвинула большую тяжелую плитку. Открылся проход, ведущий вниз.

— Аджаб! — воскликнул я.

Так вот как они с Марьям сумели побывать у цыган! С царевной ничего нельзя было предсказать.

Мы спустились в темный подвал, и я задвинул за нами изразец. В темноте мы добрались до высокой деревянной двери, которую Пери отперла ключом величиной с мой кулак.

— Светильника у меня нет, — сказала она, — но я знаю дорогу наизусть. Держись за угол моего платка, чтоб не потеряться.

Пери заперла дверь. В подземном ходе было холодно и тихо, как в могиле.

— Никому и никогда не говори

об этом, — сказала Пери.

— Обещаю, — ответил я, радуясь такому ее доверию.

Мы долго шли и наконец наткнулись на вторую дверь.

Пери отперла и ее, и мы попали во второй проход, затем поднялись по ступенькам и пробирались по грязи, пока не вышли в другое полуразрушенное здание в гуще деревьев одного из заброшенных садов рядом с Выгулом шахских скакунов.

Завернувшись в пичех и чадор, я поплотнее собрал темную ткань у подбородка. Сквозь редкое переплетение нитей можно было видеть, но я чувствовал себя ослепленным. Когда мы пересекали сад, я старался подражать легкой походке Пери.

— Ты идешь как мужчина, — упрекнула она. — Семени, а не шагай. Будто тень от облака.

Я сдвинул ноги и засеменил, как видел у женщин.

Мы быстро дошли до боковой улочки, где жил Шамхал. Мужчины оглядывали нас и отпускали грубые предложения, от которых я ошущал себя вывалянным в грязи. Это и значит — быть женщиной, всегда на виду? Мне не хватало моей обычной уютной незаметности.

Пери представила нас слугам как сестер Шамхала, отказавшись открыть лицо, пока нас не провели к ее дяде.

Шамхал пил свой вечерний чай. Он изумленно уставился на представшие перед ним фигуры, но когда Пери заговорила, он тотчас узнал ее голос. Отослав слугу, Шамхал велел ему не входить, пока не позовут. Как только дверь закрылась, Пери отодвинула свой пичех, а я свой.

— Во имя Всевышнего! — сказал Шамхал; его обычно цветущее лицо бледнело. — Как ты получила разрешение покинуть дворец? — Он поспешил к двери удостовериться, что она прочно закрыта, и даже после этого не перестал оглядываться. — Тебя что, по голове стукнули? Подумай, что с тобой сделают, если Исмаил дознается!

— Я вынуждена была прийти.

— Такой риск!

Пери села, а я остался стоять у дальней стены.

— Я тут из-за царевичей, которых убили, — ответила она сдавленным голосом. — Но я пришла не за соболезнованиями. Я пришла спросить, когда знатные люди сефевидского двора собираются остановить эту бойню?

Шамхал отступил:

— Что мы можем сделать? Убийства были по прямому приказу твоего брата, света вселенной.

— Дядя, оставь дворцовые витиеватости. Шах уничтожил половину династии. Собираются ли высокородные что-нибудь сделать?

— А что мы можем?

— Шах, впавший в безумие, может быть смещен законным образом.

— Но этот не безумен, не болен и не слеп. У нас нет веских оснований.

— Несправедливость — не основание?

— Нет несправедливости в том, что исходит от шаха.

— Опять дворцовое пустословие, — сказала Пери. — Разве знатным все равно, что происходит?

— Конечно нет. Все удручены положением дел.

— Ты просил кызылбашей о помощи?

— Нет, ведь их отправили громить суфиев.