Солнцеравная
Шрифт:
Мы решили собрать побольше сведений о мельчайших привычках Исмаила, а это означало большую близость к людям, знавшим его лучше всех. Пери сказала, что сойдется с Куденет, его черкесской женой, — выяснить, что ей может быть известно, — а также с Махасти, его беременной рабыней. На помощь Султанам вряд ли можно было рассчитывать, но я сказал Пери, что сдружусь с женами из ее круга, которые могут знать о его перемещениях. Я боролся с искушением открыть Пери, что один из моих источников очень близок
Интереснее всех был ближайший друг шаха, Хассанбек Халваши-оглы, имевший особое положение, — ведь ему, хотя он мужчина, разрешалось оставаться с шахом в его личных покоях. Пери дала мне почти невозможное задание: проследить за ним, выяснить, с кем он еще дружен и знают ли эти люди что-нибудь, делающее его уязвимым. Она также велела другим слугам сообщать ей все, что услышат о дворцовой жизни, пусть даже самое незначительное.
Поздно вечером, когда я вернулся к себе, я неожиданно застал Баламани лежащим на его тюфяке. Кожа старика выглядела пепельно-серой, будто слоновья, а лоб наморщен болью.
— О всеблагие небеса, где ты был?
— Занимался обычными кознями. А вот что с тобой?
Баламани показал на свою ступню, которую он старался уберечь от любых прикосновений. Пальцы на ней распухли.
— Не могу ступить на нее, — ответил он. — Большой палец словно в огне.
Баламани слыл здоровым как бык. Грустно было видеть его простертым навзничь.
— Тебе нужно лекарство?
— Я испробовал мазь, но она не помогает.
— Ладно, — сказал я, — твое тело доказало, что оно может выдержать удаление куда большего куска, — значит, и ногу как-то залечит.
Баламани захохотал, но смех перешел в жалобное подвывание.
— Глупо слечь из-за большого пальца.
— Нуда, — сказал я, — но муж вроде тебя не побежден, если может думать. Так и вышло — мне нужен твой разум.
— На доброе дело или на плохое? — Темные глаза Баламани сверкнули озорством, на миг он словно позабыл о своем недуге.
— Плохое, конечно, — ответил я. — Кроме того, кто может оценить совершаемое?
— В самом деле, более темного времени я не видал.
— Скажи мне: эти убийства необходимы?
— Деяния шаха порой равны ножу мясника, но посмотри, как успешен этот нож в своей работе. Не осталось почти никого, кто мог бы бросить ему вызов в борьбе за трон.
Холодный сквозняк пронесся по комнате; Баламани поморщился, когда тот коснулся его ступни.
— Если забыть о тщете всего этого, — добавил он.
— Тщете?
— Если у шаха будет сын, он вырастет без соперников.
— Но если убийства никогда не прекратятся?
Баламани поудобнее устроил свое грузное тело на подушках и передвинул ногу подальше от любых прикосновений.
— Джавахир,
Я решил рискнуть. Нагнувшись к нему, я шепнул:
— Почему кровопийце следует позволять править?
Баламани громко рассмеялся:
— Он тень Бога на земле, помнишь?
— И ты веришь, что этот… осеняем Богом?
— А как насчет всех других?
Пана бар Хода!
Мне еще не приходилось слышать от него подобного.
— Люди должны во что-то верить, — добавил он. — Если шах не тень Бога, какой смысл знати подчиняться ему? Чье повеление будет окончательным, если оно как-то не связано с Божьим?
— Но сейчас все не так, — возразил я. — Мы отдаем нашу верность в обмен на справедливость, так?
— Именно, — ответил он. — А когда справедливости нет, кто страдает?
— Нынче — множество людей, — выговорил я, скрежеща зубами.
Баламани взглянул на меня с нежностью:
— Мне было так жаль Махмуда…
— Спасибо.
Глаза мои налились влагой, словно в них забили родники. Баламани был одной из тех немногих душ, перед кем я мог не скрывать своих истинных чувств; я склонил голову и дал волю своей скорби.
— Да укрепит Бог силы твои даже в печали, — мягко сказал он. — Помнишь, что я говорил тебе давным-давно? Никогда не люби никого из царского дома.
Я вытер лицо одним из платков Пери и взял себя в руки:
— Махмуд — лишь одна из причин, по которой я решил поговорить с тобой. У меня есть задание, и мне нужна помощь.
— В чем?
— Есть ли способ намекнуть Хассану, что надо попросить шаха быть милостивым и прекратить резню?
— Трудно сказать, — вздохнул Баламани. — С шахом он круглые сутки, поэтому никто не может сблизиться с ним. У него такая работа.
— Мне надо узнать о нем больше.
Баламани поглядел на меня, словно пытаясь прочесть мысли, отпечатанные в моей душе.
— Ты, молодой и мягкий ага, у которого и языка нет, так же как кирра, ты влез в дворцовые козни?
— Я не говорил о кознях, — ответил я, — только о возможности получить ухо Хассана.
— Оно по-прежнему на его голове, я надеюсь.
— Разумеется.
— И все же что-то здесь плохо пахнет.
— Твой палец?
Баламани фыркнул.
— Что ты хочешь узнать?
— Как к нему подобраться, — повторил я, хотя на самом деле мне нужна была помощь Баламани в наших замыслах.
Он помедлил.
— Даже Хассан вряд ли сумеет уговорить шаха стать справедливым.
— Возможно, ты прав, — согласился я. — Но почему бы нам не попробовать?
— Нет.
— Почему «нет»?