Солнцеравная
Шрифт:
— А какая женщина шахской крови не жаждет? Но вы не поверите, что мне иногда приходится делать! Не знаю, как вы бы к этому отнеслись, но из-за ее мелких капризов так хочется служить мужчине! Порой меня по три раза в день посылают на базар, пока я не принесу нужную пудру. Такая потеря времени!
— Потому я и предпочитаю служить мужчинам, — согласился он.
— Понимаю.
Дверь со скрипом отворилась, и слуга дал понять, что Фереште готова к встрече.
— Вы так спешите? — спросил я, повернувшись к Хассану.
— А вам
— Верно, я тут не потому, почему другие, — быстро ответил я. — По очень секретному делу. Сегодня оно не имеет отношения к пудре, хвала богу.
— И что же это?
— Я в самом деле не могу сказать.
Он будет больше верить тому, что выжмет из меня. Не так уж много у него возможностей подчинять себе людей моего положения.
— Как соратник шаха Исмаила, я требую ответа.
Я вел себя, словно меня ставил на место кто-то вышестоящий.
— Э-э-э… — мямлил я, — правда в том, что… э-э-э… меня послали попросить амулет, который заставляет мужчин влюбляться…
— В кого?
— Мне нельзя…
— Царевна хочет, чтоб в нее влюбился мужчина?
— Конечно. — Я будто бы изворачивался. — Как и любая женщина.
— Но ведь брат ее убьет за это.
— Не думаю, — покачал головой я. — Амулет для него и предназначен. Она жаждет братской любви.
Он расхохотался:
— Понятно! Я дам ему знать.
— Прошу вас, не раскрывайте замысла царевны, — взмолился я. — У меня будут неприятности.
— Хорошо, не буду, — сказал он, но я видел, что он лжет.
Он схватил свое лакомство, теперь была моя очередь.
— А вы, несомненно, тут тоже по делу. Уверен: вы тут не просто так.
— Ну конечно нет. — Хассан погладил кончиками пальцев свои красивые губы. Я был уверен, что он отвлекал многих этим действием. — Если вы скажете кому-то, что видели меня тут, я буду это отрицать.
— Ну конечно же, я не скажу, — уверил я. — Как и мне, нужна же вам иногда передышка.
Глаза его засветились облегчением, что его поняли, но он мгновенно скрыл это.
— Однако вы рискуете. Если задуматься обо всех этих убийствах во дворце, не опасаетесь ли вы за свою жизнь?
Он явно испугался — мягок, словно простокваша.
— А вы?
— Каждый день. Служить царствующим — это игра в нарды. Иногда я думаю: принесет мне это награду или могилу?
Он усмехнулся:
— Именно так.
— И где же вы находите облегчение — не здесь же? Я вот никак не могу воспользоваться тем, что предлагает Ширин.
Он уставился мне в зрачки своими глазами цвета плавленого сахара.
— Во время Рамадана это не так уж и плохо, — ответил он. — Праздники приводят его в благодушное состояние.
Но предвкушение возможности развлекать шаха почему-то навевало на него скуку. Он стал поправлять золотую цепочку, что носил на шее, и я вдруг разглядел его личную печать, что
— Что ж, надеюсь, вам будет приятно, — ответил я. — Возможно, вы, как и я, счастливы, если удается отвлечься. Но иной раз хочется, чтоб можно было порадоваться жизни, словно обычному человеку. Понимаете?
На секунду с его глаз будто отдернули вуаль, и он вдруг стал таким одиноким, как тот козел на базаре, что не мог избавиться от своих мучителей.
— Как собираетесь праздновать? — допытывался я.
Он помедлил, потом ответил:
— Завтра вечером после отмены запрета мы пойдем гулять по базару переодетыми, словно обычные простолюдины.
Я уставился на него в полном изумлении. Он проговорился — как несчастный, мечтающий изменить свои обстоятельства. Он поспешно попрощался и вошел в дом.
Пери только что вернулась, посетив Махасти и Ку-денет, которые притворялись, будто не знают ничего полезного о шахе. Когда я рассказал ей о намерениях Исмаила, ее глаза засветились надеждой. Гадая, она открыла книгу стихов Хафиза и прочитала случайно выбранные строки.
Но и в себе самом фанатик зрит лишь грех, Он зеркало души готов сокрыть от всех: «Мой вздох на нем оставил тень порока!..»— Стихи словно написаны об Исмаиле, — заметила она. — Более законченного фанатика я никогда не видела. Считаю это благим предсказанием для нас.
Она закрыла книгу. Чело ее было гладким и спокойным, движения — решительными.
— Действуем!
— Чашм.
Я отправил записку лекарю, заказывая пилюли от несварения. Назавтра, когда они были готовы, я забрал их на базаре у его человека, осторожно вложил в ячейки шестигранной коробочки и вернул коробочку в тайный ход. Пери послала Масуда Али, приказав сообщить Фариду, чтоб он ждал распоряжений. Масуд Али упорхнул.
— Надо возобновить твое бдение на моей крыше. Как только ты удостоверишься, что они ушли, Фарид может выполнить свое поручение.
— Если меня заметят, чем оправдываться?
— Скажи, что просто очень тянет носить женскую одежду. Вряд ли это хуже, чем оправдываться поносом.
Я хохотал так, что у меня развязался тюрбан, и какой-то жесткий узел на сердце — тоже. Впервые Пери пошутила со мной насчет моих оправданий перед шахом. Наконец-то она простила меня.
Прикрывшись чадором, я взобрался по ступенькам и уселся на крыше покоев Пери, наблюдая, как отмечающие Рамадан гуляки проходят со своими семьями. На каждый стук двери мне казалось, что это Хассан. После выстрела пушки Азар-хатун тут же принесла мне горячего молока и хлеба с сыром, затем кебаб из ягненка с щедрой добавкой риса.