Солнечный зайчик
Шрифт:
Что ж, этого достаточно. Хорошо, что есть хотя бы воспоминания. Мой роман – в них, а они никогда не уйдут, стало быть, не умрет и любовная история. Скажете, это ненормально? А что нормальнее? Притвориться, будто чувств нет? Найти кого-то другого и снова лгать? Нет уж. По сути, я и не собиралась ни с кем сходиться. Думала, лучше одной. Только представить не могла, что компаньонкой моему одиночеству станет несчастная любовь…
Генри заглянул ко мне сразу после того, как, вернувшись, я ему позвонила. Разумеется, спросил, почему приехала раньше. Я сказала, что с тем парнем у нас все кончено,
С Джосс все вышло гораздо сложнее. Первые три дня удавалось избегать встреч с ней. На четвертый она явилась ко мне сама и звонила в дверь до тех пор, пока я не открыла. Вид у нее был самый что ни на есть воинственный. Наверняка приехала с намерением продолжить беседу, которую я грубо прервала, выключив телефон. Но как только она увидела мое осунувшееся лицо, едва заглянула в потухшие глаза, до смерти перепугалась и бросилась ко мне с объятиями.
Пришлось все ей рассказать. Разумеется, опуская массу подробностей. В конце концов, хоть кому-то надо было довериться. А она меня знает как никто. И потом, несмотря на то что жизнь в этом городишке, среди давно знакомых людей и стала мне невыносимой, другой взять неоткуда и хочешь не хочешь надо жить дальше. Не ляжешь же в гроб живая. И не сбежишь в иное место. Во-первых, и там, какой город ни выбери, не обойтись без сплетен, лицемерия и ханжества. Во-вторых, на переезд у меня нет ни средств, ни сил. В общем, Джосс теперь в курсе основных событий. И, представляете, страшно огорчилась. Стала винить во всем себя, даже поплакала. Точнее, ревели мы на пару. Просто смешно.
Сегодня воскресенье. Сходили с Пушиком погулять и сидим теперь грустные, как всю прошедшую неделю. Да-да, он тоже тоскует. Страшно тоскует по заботливому Грегори. В пятницу вечером ушастик целый день был настолько невесел, что я чуть не позвонила Грегори, подумав вдруг: скажу, это я только ради Пушика. Может, навестишь его? Я до того обрадовалась этой мысли, что уже схватила трубку, но тут представила, что буду выглядеть глупо, что Грегори снова решит, будто я проворачиваю какое-то дельце, и сердце упало, а желание звонить вмиг улетучилось.
Не следует его тревожить. Так и ему спокойнее, и мне. Довольно непоправимых ошибок. Впредь надо быть разумнее, предусмотрительнее. Пусть от недавней беды будет хоть малая польза…
Звонят в дверь. Я вздрагиваю. Кто это может быть? Родственники щадят мои чувства и непременно предупредили бы по телефону, если все-таки надумали бы нагрянуть. Джосс! Конечно, это она. Кто же еще? Неохотно встаю с кровати и плетусь к двери.
– Привет! – Вместе с Джосс в гостиную вплывает облако почти летней свежести. Во мне на миг воскресает, но тут же гаснет желание дышать полной грудью. – Все хандришь, страдалица?
– Зато ты, смотрю, полна задора и сил, – замечаю я с кривой улыбкой.
Джосс прижимает к груди руки, делает виноватое лицо, стоит так мгновение-другое и садится в бордовое кресло.
– Ну что же мне с тобой делать? – спрашивает она жалобным тоном. – Я бы и рада составить тебе компанию – тоже сесть тут с тобой и печалиться, печалиться, печалиться… Но
– Кому ты рассказываешь? – безучастно спрашиваю я.
– А, да. Ты прекрасно знаешь… – Замолкает. Явно чего-то ждет. И, готова поспорить, принесла некие новости. Слушать сплетни я не желаю, поэтому делаю вид, что не замечаю ее нетерпения.
– Может, угостишь кофе? – наконец спрашивает Джосс. – Послушай-ка… – Подозрительно щурится. – А ты вообще хоть что-нибудь ешь?
Пожимаю плечами. Если честно, у меня все эти дни нет аппетита. Пушик тоже кушает хуже, но его я кормлю чуть ли не через силу, а о себе чаще не думаю.
Джосс всматривается в мое лицо, решительно встает с кресла, подходит к холодильнику и распахивает дверцу.
– Ким, ты с ума сошла! У тебя шаром покати!
– Ну и что… – бормочу я.
Джосс без слов уходит и возвращается через полчаса с умным видом и пакетами в руках. Сама варит кофе, делает бутерброды, выкладывает на тарелку печенье и ставит все это передо мной на столик.
– Сейчас же поешь!
Слабо улыбаюсь.
– Какая ты заботливая.
– Да, представь себе! – восклицает Джосс, откусывая кусок бутерброда. – Могу быть и заботливой, не только подводить под монастырь.
Усмехаюсь. Беру печенье, без особого интереса верчу его в руках.
– Ешь, тебе говорят! – командует Джосс. – Не то испустишь дух прямо на моих глазах! Потом меня замучает расспросами полиция!
Повинуюсь. С едой как будто мало-помалу возвращаются силы, но по-прежнему ни до чего нет дела. О работе, на которую придется идти завтра, не хочется и вспоминать. Джосс уписывает два бутерброда и полтарелки печенья, запивает все это кофе и, довольная, откидывается на спинку кресла.
– Послушай, – говорит она загадочным тоном, – я ведь к тебе не просто так пришла.
– А чтобы напичкать меня хлебом и ветчиной? – спрашиваю я, без особого желания прожевав и проглотив очередной кусок бутерброда.
– Ну и для этого тоже. А главное… – она поднимает палец, – чтобы кое о чем сообщить.
– Если о том, что кто-то забеременел или развелся, умоляю, не надо. Мне все равно, – раздраженно машу рукой.
– Да нет! – Джосс крутит головой. – У меня две новости, касающиеся лично меня и в некоторой степени тебя.
Во мне загорается крошечный огонек надежды, но я тут же говорю себе, что с Грегори эти новости никак не могут быть связаны – он здесь ни с кем не общается. И надежда тотчас гаснет.
– Во-первых, – говорит Джосс, почему-то глядя на меня заискивающе, – мы снова помирились с Эриком. – Хлопает глазами.
Я в отчаянии бью по дивану кулаком. Стоило ли из-за этой легкомысленной девицы портить себе жизнь? Какого черта я приняла те ее слова всерьез?!
Впрочем… Если бы не она, я никогда в жизни настолько не почувствовала бы себя женщиной. Не познала бы, что значит любить. Продолжала бы влачить жалкое существование и не задумывалась бы ни о чем, что не касается лично меня. Получается, несмотря ни на что, можно Джосс даже поблагодарить. Хотя бы мысленно, чтобы она не решила, что ей все будет сходить с рук.