Соломенная собачка с петлей на шее

Новиков Влад

Лиза сидела в кресле-качалке с бокалом белого в руке, а Ян суетился у плиты. На одной сковороде он жарил пельмени, а на другой – рис с овощами.

– Дайте мне вина, – сказал я устало и, кажется, даже развязно; наверное, мне здесь все-таки легче дышится, вот я и расслабился.

– Наливай, – протянул он мне бутылку и бокал.

Вино было как вино. То есть оно мне вполне подходило. И я быстро выпил первый бокал и налил второй, сел на табуретку с противоположного от Лизы конца стола и какое-то время бессмысленно, бездумно смотрел, как жарятся

пельмени. Лиза, укрывшись тонким шерстяным пледом, смотрела в окно и о чем-то думала. Мысленно я спросил ее: «Что же с тобой произошло? Ты не похожа на человека, который устал от жизни».

* * *

Мы сидели на диване и пили вино уже из горла. Ян быстро нахлебался и, что-то там бормоча, пошел спать. Лиза закинула голые ступни на придиванный столик и с нежной улыбкой читала «Так говорил Заратустра». Это, как я узнал позже, была ее любимая книга.

Мы сидели молча, я смотрел по сторонам и не знал, чем себя занять. Лиза закатала рукава шерстяного свитера, и я увидел у нее на руке, на внутренней стороне предплечья, татуировку в виде чего-то вроде мандалы. Украдкой я разглядывал ее. Но вот она замечает мой интерес, откладывает книгу и смотрит на меня со своим прищуром.

– Ну спрашивай, если хочешь, – сказала она.

– Это мандала?

– Да, – кивнула она.

– Ты бы хотела попутешествовать по Индии? – спросил я.

Мне показалась, что это может заинтересовать ее.

– Я уже, – ответила она.

У меня участился пульс, точка соприкосновения была как будто бы найдена.

– И как тебе?

– Понимаешь, я брахмачари и часто беру тапасью, – сказала Лиза.

Тут я немного напрягся. Просто ни черта не понял, что она сказала.

– Хм… – закивал я с якобы понимающим выражением лица.

– Скептик?

– Ага, – засмеялся я. – И даже книгу об Индии написал. На сто процентов скептический взгляд. Ну то есть книга не то чтобы о самой Индии, а скорее о людях, которые едут туда за «просветлением»… – изобразил я кавычки. – В общем, ничего загадочного я в ней не разглядел. Увидел лишь горы мусора и лживое местное население. Я постоянно повторял себе: «Как можно учиться у людей, которые довели свою страну до такого состояния? Ну или позволили довести…»

– Понятно, – сказала она, – ты все проглядел. Конечно, большая часть местных давно продалась западному миру. Индуизм тотально проституирован. Но есть там и другие вещи… если сумеешь их отыскать. Ты был… ну хотя бы в ашраме?

– Нет, нет, мне все это смешно было. Я часто встречал людей из ашрамов. Глаза «просветленных»! Я называл их коровьими глазам.

Она засмеялась:

– Да, да, что-то такое есть. Со стороны это выглядит презабавно, но ведь они счастливы. Не в твоем понимании, разумеется, но они счастливы. А ты – нет.

– Может, они попросту обманывают себя? Бегут от жестокой реальности? Откуда ты знаешь, что они счастливы?

– Ты что, забыл? Я брахмачари, – улыбнулась она.

Пару минут спустя я набрался смелости спросить:

– Почему

тогда ты пыталась повеситься?

– Ге-е-ерман, – протянула она снисходительно, – это все не так просто. Ты когда-нибудь хотел убить себя?

– Часто об этом думаю, но… как бы… не по-настоящему. Не было еще момента, чтобы я стал скручивать петлю или искать лезвие.

– Это все из разума… А еще есть чувства, есть что-то, идущее из глубины. Понимаешь? – говорит она.

– Хм… понимаю, – сказал я с неуверенностью.

– Думаю, ты не понимаешь. Это непреодолимое желание, это не касается разума, просто потребность побыть на краю. Это чувство… оно приходит без истерик и без мрачных мыслей. И тогда тебе необходимо отдаться хаосу, побыть в пограничном состоянии, возможно, даже уничтожить себя окончательно. В тот день эта потребность дошла до пика, и мне хотелось уйти… Но я рада, что этого не случилось. Думаю, еще не время…

Она немного помолчала, а затем добавила:

– В общем-то, это случается не так часто. Ну а то, о чем говоришь ты, – это обычные забавы подростков.

– Но откуда у тебя эта потребность?

– Это, видимо, наследственное. У мамы было что-то похожее. Я не знаю ее диагноза. В девятом классе мне поставили F25. Но в последние годы все сильно изменилось, тогда я была, считай, здорова. Сейчас в этом смысле все много хуже.

– Что значит F25?

– Шизоаффективное расстройство.

– И как это работает? Ну то есть как проявляется, помимо суицидальной… хм… потребности?

– Галлюцинации: зрительные, слуховые… Видения… Мне говорят, что я должна делать, и я делаю, иногда получается забраться в высшие сферы, откуда приходится падать назад, в этот грязный мир… Это изматывает.

Тут у меня расширились глаза: я никогда не встречал людей, с которыми можно было обсудить подобные вещи.

– Эй, – улыбнулась она, – не все так плохо, это только периодами.

– Ты снова попытаешься убить себя?

– Вероятно, что да.

– Я хочу тебе помочь, – сказал я взволнованным голосом.

– Чем?

– У меня у самого часто бывают галлюцинации. Может, мы вместе найдем выход. Как насчет лекарств? Какие-нибудь лекарства ты принимала? – сказал я с энтузиазмом.

– В ПНД меня колют периодически, но от лечения становится только хуже. Глеб это знает и сдает меня при любом удобном случае. Хочет извести, не верит, что я смогу уйти… Поэтому я и не хотела, чтобы кто-нибудь узнал, что я снова пыталась…

– ПНД – это что-то вроде клиники?

– Психоневрологический диспансер.

– А… Я понял, я просто не знал этой аббревиатуры, а ведь у меня там мать два раза в год отдыхает.

– У тебя тоже наследственное? – удивилась она.

– Нет, не думаю, у нее все банально – Delirium tremens, – сказал я как бы со знанием дела. В общем, обычный мой дешевый понт.

– Трясущееся помрачение… так-так, это же белая горячка, – закивала Лиза, а я удивился, что она поняла, о чем я.

– Как ты узнала перевод?