Сомнения Элли Эндрюс
Шрифт:
К моему полнейшему изумлению – а я-то думала, что слезы выплаканы до конца, – я начинаю рыдать.
– О Господи! – Шарлотта резко сворачивает на обочину и что есть сил жмет на тормоз. – Ну-ну! – Она неуклюже похлопывает меня по плечу. – Перестань реветь и высморкайся.
Я послушно сморкаюсь в огромный платок, от которого пахнет конюшней.
– Так-то лучше! – Шарлотта лезет в карман куртки и извлекает фляжку. – Ну-ка, глотни.
Я глотаю и чуть не задыхаюсь. Превосходный бренди как огнем жжет глотку.
– Лекарство от всех печалей. – Усмехаясь, сестра закручивает крышку. – Так я справляюсь с близнецами, когда они особенно скверно себя ведут. А теперь рассказывай.
И я рассказываю, испытывая огромное облегчение. Мои эмоции как будто вылили в миксер и включили его на полную скорость.
– Бедная ты дурочка. – По крайней мере Шарлотта на свой лад мне сочувствует. – Как обидно. Но нельзя же вечно сидеть и скулить. Упрись ногами покрепче и оставь эту дребедень в прошлом.
Однако чудесное время, проведенное с Джеем, вовсе не кажется дребеденью. Наоборот, оно как будто – единственная часть моей жизни, которая исполнена смысла. Но роман закончился, не успев начаться.
– Мне страшно жаль, – продолжает Шарлотта, отхлебнув бренди, – но если вечно сидеть и хлюпать, у окружающих в конце концов иссякнет сочувствие. Нужно встряхнуться, иначе рано или поздно людям надоест видеть твое заплаканное лицо.
Такова моя сестра. Грубая, но любящая.
– Поэтому, как только мама слегка окрепнет, ты поедешь в Хэмпшир и погостишь у нас. Считай, что у тебя отпуск.
Я бледнею. Скорее я соглашусь отрезать себе волосы газонокосилкой. Жизнь с
– Ты очень добра, Лотти, но…
– Да ладно! – гремит она, заводя машину. – Мы ведь сестры. И к тому же от помощи по хозяйству я не откажусь. О! – Шарлотта с восторгом хлопает кулаком по рулю: ей приходит какая-то гениальная идея. – Я тебе даже заплачу, как будто ты по-настоящему работаешь. Работа и свежий воздух – и никакого Тэпли. Все счастливы.
Кроме меня. Но когда кого-либо волновало мое мнение?
– Через две недели у нас вечеринка, – добавляет старшая сестра, едва не сбивая пешехода. – Да, да, большая вечеринка и десятки холостяков! Кто-нибудь из них непременно тебе приглянется, и ты забудешь про Джея!
– Прекрасно, – устало отвечаю я. Спорить с Шарлоттой бесполезно. Она – воплощенная сила и не терпит возражений, поэтому я просто смотрю в окно, за которым катятся зеленые лужайки Бакингемшира. Иного выбора нет, кроме как забыть о Джее. Может быть, стоит последовать совету Шарлотты?
На следующей неделе я начинаю замечать, что со мной творится нечто странное. То есть совершенно из ряда вон выходящее. Тайна столь непостижимая, что встали бы в тупик даже Скалли и Малдер.
Я худею.
Не прикладывая никаких усилий.
Поначалу я решаю, что у меня разыгралось воображение и я выдаю желаемое за действительное, но по мере того как брюки становятся все свободнее в талии, а складки на животе тают, я уже не в силах отрицать очевидное. В кои-то веки от горя я начала худеть. Я такая несчастная и измученная, что от одной мысли о еде хочется умереть.
– Ты ничего особенного не замечаешь? – спрашиваю я у мамы, которая лежит в постели, раздумывая над больничным обеденным меню. – Как по-твоему, я совсем не изменилась?
Мама отвлекается от сомнительных прелестей жареной говядины сравнительно с маринованным цыпленком и задумчиво смотрит на меня.
– Ты похудела, – наконец говорит она, медленно приподнимаясь на подушках, чтобы посмотреть получше. – Раньше джинсы тебе были тесны, а теперь сидят как влитые.
– Они всегда прекрасно сидели! – обиженно возражаю я. Эти джинсы, настоящее ретро семидесятых годов, которые я нашла в винтажном магазинчике в Тутинге, – мои любимые.
– Да, ты действительно похудела, – подтверждает мама. – Я очень рада, Элли. Особенно если ты собираешься позаимствовать что-нибудь у Люси, чтобы надеть на вечеринку у Шарлотты. Только не бросай диету, ты отлично выглядишь.
Я пристраиваю свою похудевшую задницу на постели.
– Честно говоря, я не на диете, – признаю я. – Просто худею сама собой.
– Так или иначе, хорошо, – отвечает мама, размашисто подчеркивая жареную говядину. – Люси и Шарлотта обе были замужем в твоем возрасте. Пора уже перестать беситься и найти себе приличного мужчину. Я не буду знать покоя, пока ты не заведешь семью. Я хочу знать, что моя детка живет в холе и неге. Тогда я сосредоточусь на собственных болячках и начну потихоньку поправляться.
Ох! Мне снова становится стыдно.
– Хватит о грустном, – продолжает мама, глядя на нависшую над ней капельницу. – Ну вот. Мешок пуст, физраствор закончился. Твой отец платит огромную сумму за мое лечение, а они даже не удосуживаются капельницу заменить. Элли, детка, сбегай к дежурной сестре, и пусть сюда кого-нибудь пришлют. А заодно заскочи в магазин и купи минеральной воды и сандвич. Прямо не знаю, как можно поправиться, если всем на тебя наплевать. Честное слово, не знаю.
Я, конечно, очень люблю маму, и мне бесконечно совестно за то, что я вынуждаю ее проходить такое испытание, но она, мягко выражаясь, не самый кроткий пациент. Она едва успела вернуться из операционной, как я, минуту назад присевшая к больничной койке, превращаюсь одновременно в раба и мальчика для битья. Поездка к Шарлотте начинает казаться приятным разнообразием.Очень досадно, что вскоре после краткого момента семейной солидарности сестры вновь разбегаются, чтобы заняться неотложными семейными делами. А я, разумеется, как единственная незамужняя сестра, остаюсь присматривать за беспомощным отцом и развлекать маму, которая становится час от часу нетерпеливее. Спустя несколько часов после операции мы сидим в больничной столовой, и я недоверчиво выслушиваю оправдания каждой из сестер по очереди.
Эмили не пробыла с нами и суток. Видимо, «Голдман Сакс» не в силах без нее обойтись. Неудивительно, что на планете финансовый кризис: Эмили Эндрюс пришлось взять на день отгул.
– Я и не надеюсь, что ты поймешь, – снисходительно заявляет Эмили, когда я эгоистично предлагаю взять отпуск на неделю и посвятить некоторое время уходу за матерью. – В отличие от тебя, Элли, у некоторых тут приличная работа и много ответственности. Без меня просто не обойдутся. Я – залог успеха нашего филиала.
– Да уж, – мрачно бормочу я, но Эмили пропускает мое ворчание мимо ушей. Поскольку в детстве по-другому она со мной и не общалась, я ничуть не удивлена. Она уделяла мне внимание лишь тогда, когда я хотела занять некоторую сумму в счет карманных расходов. Тогда она усаживала меня за стол и объясняла, какой головокружительный процент намерена стребовать, после чего брала в финансовую кабалу на следующие полтора месяца. По сравнению с Эмили даже Шейлок покажется Робин Гудом.
– Ничего страшного не случится, если ты бросишь работу в этом вшивом магазинчике, – продолжает Эмили, пожимая плечами, обтянутыми стильным жакетом, и проводя рукой по безупречно уложенным волосам, – а я не могу себе позволить взять отпуск. Ты сама отказалась от папиного предложения и не стала работать в его фирме. По крайней мере теперь тебе не приходится волноваться о карьере.
– Но мне нравится в «Синей луне»! – возражаю я. – И вообще я должна работать, чтобы платить за жилье. Я живу там не бесплатно, к твоему сведению.
– Я в принципе не понимаю, почему ты живешь там, – Люси вздрагивает, – а не с родителями. Обожаю нашу старую квартиру. На Примроуз-Хилл такие чудесные магазины… и звездные соседи!
– Я не хочу к родителям, – говорю я сквозь стиснутые зубы. – Гораздо приятнее жить в Тэпли и быть независимой.
Но мои сестры не понимают, в чем прелесть независимости. До брака все они жили с родителями, наслаждались фамильным богатством и встречались с сыновьями друзей семьи. У Красоток Эндрюс в голове не укладывается, что кто-то может и не последовать их примеру.
– Мне тоже пора, сестренка. – Шарлотта вздыхает. – Дымка брыкнули на пастбище, и Барни говорит, что старичку совсем плохо. У него же кости как стекло. Не волнуйся, Элли, одна ты не останешься.
– На самом деле я тоже уезжаю и вернусь не раньше следующей недели, – заявляет Люси. Она изучает свое безупречное отражение в чайной ложечке и изящно надувает губки. – Консуэла позвонила и сказала, что у Имоджин какая-то жуткая сыпь и моей бедной девочке нужна мамочка. А у Джорджа шатается зуб. Я мать, Элли, и для меня дети стоят на первом месте. Однажды ты сама это поймешь.
Я молча смотрю на Люси. Как правило, Джорджи и Имоджин видятся с матерью раз в неделю и вполне счастливы. Ума не приложу, каким образом она находит для них время в промежутках между пилатес и посещениями маникюрши.
– Вы с Аннабель прекрасно справитесь, – заверяет Люси, встряхнув блестящими светлыми волосами.
Разумеется, Аннабель не клюнет на удочку. Если остальные намерены удрать, она тоже не видит никаких причин торчать в больнице.
– Я еду домой, – заявляет она. – У некоторых есть мужья и определенные обязанности, Элли. Конечно, очень приятно слоняться целый день без дела и давать интервью, но Марк требует заботы и внимания.
Очень хочется намекнуть, что уже поздновато заботиться о Марке. Насколько я знаю,
– И потом, – продолжает Аннабель, небрежно ковыряя на тарелке нечто, притворяющееся жареным цыпленком, – ты одинока и у тебя уйма свободного времени. Так радуйся, что хотя бы родители в тебе нуждаются, потому что, кажется, больше никому ты не нужна.
И тогда я с чувством огромного удовлетворения вываливаю карри из моей тарелки на ее красивую белокурую голов-ку. Зрелище Аннабель, перемазанной красным соусом, значительно поднимает настроение. Отличная форма терапии. Ну и пускай моя жизнь полное дерьмо, пускай я потеряла любимого человека, пускай мои сестры тупые коровы. По крайней мере вид у Аннабель теперь такой же гнусный, как мое самочувствие. Выходя из-за стола, я буквально слышу за спиной стук гвоздей, заколачиваемых в крышку гроба сестринской любви, но, честно говоря, наплевать.
Итак, я – единственная из сестер Эндрюс, кто остался с мамой больнице и кому, следовательно, приходится бегать как белке в колесе. Я даже не то чтобы возражаю – я очень люблю маму, – но меня бесит, что она постоянно расточает сестрам похвалы, а во мне видит только изъяны. Почему никто, буквально никто, не понимает, что мои шикарные, красивые, талантливые сестры на самом деле страшные эгоистки?
По крайней мере я так занята, что некогда думать о Джее и Маркусе, и вдобавок сгорает лишний жир. Хотя Маркус продолжает посылать сообщения и цветы, я не обращаю на них никакого внимания. Насколько я знаю, Джей и Рокси улетели обратно в Штаты. Даже когда Маркус звонит, чтобы сказать, что он чудесным образом переродился и теперь желает доказать это, я не отвечаю. Похоже, у меня все-таки есть сила воли.– Твои сестры просто дуры, – говорит Сэм, когда я урываю несколько минут и ненадолго забегаю в Тэпли. – Я в жизни не встречала таких самолюбивых стерв. А у Аннабель вообще только сиськи и никаких мозгов.
– Да и то… – хихикнув, вмешивается Поппи, которая сидит на полу магазина и раскладывает курительные палочки.
Сэм закатывает глаза.
– Усмири свои гормоны и займись делом.
Поппи улыбается. Лукавые карие глаза посверкивают и говорят больше, чем я желаю знать. Почти против воли я чувствую жалость к Аннабель.
– Так! – Сэм ставит передо мной миску супа из репы и яблок. – Лопай. Ты ужасно выглядишь.
– Я не голодна. – Я отодвигаю миску. Пахнет аппетитно, но не хватает сил есть. Поднять ложку так тяжело…
Поппи пробует вместо меня.
– Вкусно, – с полным ртом говорит она. – Эту штуку вчера вечером придумал Мад. Он вообще здорово соображает насчет готовки.
– Ты уверена, что не против, если он займет твое место в магазине? – с тревогой спрашивает Сэм.
Я качаю головой. Хоть уходить и не хочется, но я не сомневаюсь, что они отлично сработаются.
– Мад говорит, тебя вместе с ним позвали в ток-шоу «Сегодня утром», – продолжает Сэм. – Кажется, Филу и Холлу понравилась история про паука. Между прочим, чем не ступенька к славе?
– Рассказывать о пауках? – Я содрогаюсь. – Нет, спасибо.
Я так надеялась забыть минувшие несколько недель, хоть надежды мало. Публика оказалась вовсе не такой переменчивой, как хотелось бы. Прошло столько времени, а я по-прежнему привлекаю посторонние взгляды. Снимаю шляпу перед Мадонной. Как она выдерживает наплыв поклонников каждый день? Уму непостижимо. И каждый раз я вспоминаю унылое лицо Джея, размытое летним дождем, и голос, которым он со мной попрощался. Неудивительно, что аппетита нет как нет.
– Джей о тебе спрашивал, – добавляет Сэм, словно прочитав мои мысли.
– Да? Когда? Что он сказал?
– Он просит прощения и надеется, что вы останетесь друзьями.
Я закрываю глаза.
– Может быть. Когда-нибудь.
– Он не любит Рокси, – продолжает Сэм. – Он живет с ней только потому, что у него старомодные представления о долге. Он считает, что обязан остаться с Рокси… – Она фыркает. – Мой брат – герой, а она просто шлюха. Что-то не верится, что она забеременела от Джея! Но он, разумеется, узнает последним. Он говорит, что должен принять ответственность на себя и что не намерен портить и твою жизнь заодно.
Поздновато, думаю я.
– Но так же нельзя! – восклицает Поппи, вскакивая, и курительные палочки разлетаются во все стороны. – Вы любите друг друга, ну и в чем проблема? У Рокси богатый отец, ей совсем не грозит жизнь бедной матери-одиночки. Джей может присылать чек раз в месяц, если на то пошло. Ура, все счастливы.
– Джей не был бы Джеем, если бы бросил ее, – отвечаю я.
– А Элли не была бы Элли, если бы уговорила его остаться, – парирует Сэм.
– Мужчины – сыновья Марса, женщины – дочери Венеры! – радостно декламирует Поппи. Она целый месяц не отрываясь изучала мифологию. В конце концов и Марс, и Венера отправились в мусорное ведро благодаря Сэм.
Я слабо улыбаюсь:
– Если мужчины с Марса, то и оставались бы там и избавили меня от неприятностей. Жизнь стала бы намного проще…
– Да, – соглашается Сэм, – но мы бы померли со скуки. А в интим-магазинах скоро закончились бы вибраторы. – Она берет суповую миску и несет на крошечную кухоньку. – Я просто в шоке, что Рокси взяла да и выкинула такой фокус. Я надеялась, что у вас с Джеем наконец все сложится. В конце концов, я так и не переспала с Марком Оуэном, но должны же хоть у кого-то исполниться мечты юности.
– Может быть, лучше, если мечта останется мечтой, – устало говорю я, потом смотрю на часы и охаю. Пора ехать обратно в больницу и везти маме свежие журналы. – Я побежала, девочки. Надо еще забрать папу.
От курительных палочек в магазине распространяется запах лаванды.
Сэм сует мне целую пригоршню.
– Отлично помогают расслабиться. Судя по твоему виду, лишними не будут.
Я бросаю палочки в потрепанный старый рюкзак.
– Спасибо. Правда, не уверена, что успею ими воспользоваться. В понедельник я еду к Шарлотте, чтобы познакомиться с каким-нибудь титулованным вырожденцем и наконец обрадовать маму.
– Думаешь, поможет? – недоверчиво спрашивает Сэм.
– Шарлотта полагает, что я по крайней мере развеюсь.
– Возвращайся поскорее, ладно? – Сэм целует меня в щеку. – Без тебя тут всё не так. И на сей раз обещаю не сдавать твою комнату.
Шагая по главной улице Тэпли, я гадаю, как бы объяснить Сэм, что жизнь уже никогда не станет прежней. Шарлотта груба, но права: пора меняться.
Сев в машину, я тянусь на заднее сиденье и беру рыбацкий свитер Джея. Как ребенок зарывается в одеяло, так и я зарываюсь лицом в колючую шерсть и втягиваю едко-сладкий запах. Потом кладу свитер рядом и смаргиваю слезы.
Пора двигаться дальше. Иного выхода нет.Беда не приходит одна
– Элли, это ты? – кричит папа, как только я вставляю ключ в замок. – Зайди в кабинет на минутку, ладно?
Я бросаю ключи на полированный столик у лестницы, едва не разбив старинную вазу с розами, и по привычке присаживаюсь на нижнюю ступеньку, чтобы разуться. Пускай мама в больнице, но я не в силах нарушить правила, которые она вдалбливала в меня в течение двадцати с лишним лет.
Прошлепав по выложенному клетчатой плиткой полу, я открываю дверь кабинета ногой в носке. Духота стоит страшная. Пускай на дворе лишь сентябрь, но папа жарко топит камин, и в кабинете запах яблоневых дров смешивается с едким ароматом трубочного табака.
– Как дела, па? – Я целую его в темя. Волосы у отца редеют, виднеется детски розовая кожа. Сидя в любимом кресле, которое мама давным-давно выдворила из гостиной, он выглядит усталым и как будто уменьшившимся. – Ты обедал?
– Нормально… – Он нетерпеливо машет рукой. – Не важно. У нас беда.
У меня пересыхает во рту.
– Мама?…
– Нет, детка, не пугайся, не мама. Шарлотта. Барни только позвонил, он в ужасе. Лотти, насколько я понял, отправилась кататься и упала. Она сейчас в Бейсингстоке, со сломанной ногой и какими-то внутренними повреждениями. Барни говорит, у нее адские боли.
– Бедная Лотти! – Я пытаюсь говорить сочувственно, хотя и думаю втайне, что психи, которые носятся по полям на бешеных лошадях, заслуживают неприятностей.
– Ты же знаешь Барни, – продолжает папа, рассеянно разглаживая указательным пальцем складки на газете. – Он без жены с ума сойдет.
Я знаю характер Барни. Он, мягко выражаясь, темпераментен. Шарлотта удерживает его стальной рукой и оправдывает мужнины эскапады тем, что он художник. Ага. Артист весьма оригинального жанра.
– Мама будет волноваться, – говорит отец. – Прямо сейчас ей точно не нужны такие новости. Ты же ее знаешь. Она будет рваться в Хэмпшир к Шарлотте, хотя должна отдыхать и набираться сил перед химиотерапией.