Сомнительная полночь

Купер Эдмунд

Дед Мороз вздрогнул и дотронулся до ключа в спине Кэйти. Она умолкла на середине фразы и стала уменьшаться, пока не превратилась в маленькую неподвижную фигурку. Дед Мороз поднял ленту, расправил оберточную бумагу, тщательно запаковал ее и бросил сверток обратно в мешок.

– Некоторым людям трудно угодить, - с сожалением произнес он. Попробуй еще, мой мальчик. Роза, как ее ни назови, все равно с шипами. Кукла поэтому всегда кукла. Посмотри, вот еще подарок. Вроде такой же, но другой.

Он протянул сверток, и Маркхэм,

как в трансе, взял его. Кукла была Марион-А - с ключом в спине. Не в силах пошевелиться, он смотрел, как она растет.

– Я была перемоделирована по образу на фотографии, которую нашли в вашем кармане, - сказала она.
– Предполагалось, что вам понравится сходство.

– Уходи прочь!

– Я нужна тебе, Джон.

– Уходи прочь.

– Ты не можешь жить без меня.

– Уходи прочь, проклятый андроид! В ее глазах стояли слезы.

– Извини, Джон, но я человек.

– Что?
– Он недоверчиво уставился на нее.

– В самом деле, что?
– повторил Дед Мороз с искренней улыбкой.
– Что такое жизнь, мой друг? Это сказка, которую сочинил идиот, а рассказал гений, сказка, полная такого шума, такой ярости, что в ней практически все имеет значение.

Маркхэм в упор посмотрел на него:

– Гори все огнем, вы не Дед Мороз.

– Правильно, огнем адским. Я - Мефистофель, старый создатель игрушек. Я люблю переодеваться то тут, то там.
– Он небрежно махнул Марион-А. Усохни и умри, дорогая. Добрый джентльмен не хочет тебя... Да он вовсе и не знает, чего хочет.

– Бог мой! Я знаю, чего хочу, - уверенно сказал Маркхэм.

– Дьявол! Не знаешь!
– Проф. Хиггенс сбросил красный плащ, под ним оказались хвост и раздвоенные копыта. Черты лица мгновенно изменились, теперь это было лицо сатира. Он отбросил крошечную куклу, в которую превратилась Марион-А, с силой, налитой адским огнем.

– Я предлагаю тебе жизнь, - сказал он с кротким милосердием.
– А ты отказываешься.

– Не будьте проклятым шарлатаном! Вы предложили мне пару механических кукол. Мефистофель засмеялся:

– Предложил. Я предложил тебе жизнь и любовь, а разве существует лучший символ, чем пара заводных кукол? Кроме того, что еще ты можешь хотеть?

– Я хочу правды.

– Не будь надоедливым шутником, милый парень. Такого зверя нет.

– Вы лжете.

– А разве все мы не лжем? Я, по крайней мере, умный лгун. Тем не менее я повторяю - такой вещи, как правда, нет.

Маркхэм презрительно рассмеялся.

– Доверьте дьяволу догму, - сказал он.
– Но у меня всегда остается интуиция, и она говорит мне, что существует вечная правда.

Мефистофель насмешливо хрюкнул:

– Покупатель всегда прав, почти. Но я боюсь, что тебе придется дать определение вечной правды.

– Она крепкая, как город?
– спросил Маркхэм.

– Конечно!
– Мефистофель взмахнул рукой - и картонный Лондон превратился

в колоду карт.

– Она прозрачная, как кристалл?

– Неоспоримо!
– Мефистофель выпустил огонь из ноздрей, и кристаллические стены почернели, а потом разбились на куски.

– Она вечная, как звезды?

– Абсолютно!
– Мефистофель посмотрел на потолок из черного бархата, и твердые остроконечные звезды превратились в снежинки, которые медленно падали, тая на лету.

– Какая бы ни была правда, я покупаю ее, - дико закричал Маркхэм, - и посмотрю на вас в аду. Мефистофель улыбнулся:

– Дорогой мальчик, ты уже купил ее. Остается маленький вопрос с чеком на твою душу, что позволит назначить встречу в аду во время, которое еще никто не определил... Между прочим, сделка есть сделка, и ты получишь свою правду. Но тебе лучше постараться выиграть время.

– А зачем мне нужно время?

– Время, - сказал Мефистофель, растворяясь в собственном огненном дыхании, - чтобы понять.

Потом наступило ничто - только темнота и тишина. Тишина, которая перекатывалась, как гром, и темнота, которая сотрясалась и разламывалась и наконец взорвалась, превратившись в свет.

Маркхэм открыл глаза и увидел, что Марион-А склонилась над ним.

– Пора вставать, - сказала она.
– Вы велели разбудить вас через три часа.

– Время, чтобы понять, - пробормотал Маркхэм сонно. На какой-то момент ему послышался отдаленный смех. Смутно он припомнил сон, понял, что это только сон, и вздрогнул. Потом он зевнул, потянулся и заставил себя выбраться из кровати... Сон исчез.

Он послал Марион-А сварить кофе, а сам стал собираться, со скукой размышляя о встрече с Вивиан Бертранд.

Двадцатью минутами позже, после душа и бритья, он почувствовал себя отдохнувшим и проснувшимся. А когда оделся и выпил кофе, приготовленный Марион-А, то стал думать о предстоящем визите даже с удовольствием.

Он говорил себе, что им движет любопытство. Даже если не придавать значения несомненной привлекательности Вивиан Бертранд, он каким-то странным образом чувствовал, что она была единственная из встреченных им, кого можно было назвать совершенно живой. Как если бы она существовала в измерении, недоступном Шоне Ванделлей, или Полу Мэллорису, или Проф. Хиггенсу. Как если бы она одна принадлежала полностью и естественно миру, в котором жила.

Наконец он понял, что ему пора отправляться.

Маркхэм посмотрел в окно, увидел ясное небо и решил пойти пешком.

Насколько он помнил, дорога до Парк-Лэйн должна была занять меньше четверти часа, если идти через парк.

– Вы хотите вернуться на геликаре?
– спросила Марион-А.

Он говорил ей раньше о встрече с Вивиан Бертранд, с любопытством ожидая ее реакции, но, как всегда, комментариев не последовало.

– Не думаю, но, если изменю намерения, я вам позвоню.