Сомнительная полночь
Шрифт:
– Инициатива и разум становятся пустым звуком, - сказал он мрачно.
– В моем мире работа считалась важным занятием. Теперь этого не существует. Что же взамен?
– Отдых тоже занятие, - сказала Марион-А.
– Человеческие существа так устроены, что им нужна цель в жизни. Поскольку работа больше не является необходимостью, люди могут обратиться к другим сферам деятельности искусство, например, общественная деятельность и все формы психологических дисциплин от спорта до религии.
– Кажется, вы чертовски много знаете о том, что нужно
– Да, сэр. Это составляет основную часть моей программы.
Маркхэм, немного помолчав, спросил:
– Скажите, сколько вам лет?
Марион-А улыбнулась одной из своих неподвижных улыбок:
– Меня создали год назад, сэр. Мне тогда задали основную программу, и с тех пор я находилась в резерве. Когда вас обнаружили и когда появилась вероятность вашего возвращения к жизни, мне задали особую программу, основанную на экстраполяции ваших возможных потребностей.
– Понятно. Просто я было забыл, что вы не...
– Тут он сбился.
– Биологического происхождения?
– предположила Марион-А.
Маркхэм засмеялся.
– Именно так, - сказал он.
– Не биологического происхождения. Замечательное выражение. Я обязательно его запомню.
– Я думаю, сэр, - сказала Марион-А, - сейчас вам лучше отдохнуть. Очень важно в первые дни после возвращения не перегружать себя.
Маркхэм зевнул. Мало того, что он устал, он чувствовал себя крайне нервозно и подавленно.
– Думаю, вы правы. Хороший, нормальный сон улучшит мое состояние. Время терпит. Надеюсь, когда я проснусь, вокруг все еще будет мир двадцать второго века?
– Вопрос был шутливым только наполовину.
– Да, сэр, - сказала Марион-А.
– Маловероятно, что вы проспите больше пятнадцати часов. Он улыбнулся:
– Вот этого я не знаю. В прошлый раз я закрыл глаза полтора века назад.
Марион-А опять улыбнулась неподвижными губами и крайне удивила его, сказав:
– Возможно, сэр, вам стоило воспользоваться будильником.
– Боже мой!
– Он даже подскочил.
– Чувство юмора! Спасибо тебе, Господи, за маленькие милости. Где же вы его раздобыли?
– Это синтетическое чувство юмора, - объяснила Марион-А серьезно. Оно запрограммировано. Истинный юмор зиждется на чувстве, которое может быть полностью развито только в биологической системе. Но я в состоянии оценивать биосоциативный процесс мышления и поэтому могу воспринимать некоторые юмористические мысли, а некоторые генерировать сама.
Маркхэм почувствовал страшное утомление и снова зевнул:
– Вы в самом деле удивляете меня. Хм, чувство юмора. Да, это уже кое-что. Марион-А встала:
– С вашего позволения, сэр, я провожу вас в спальню.
Когда она помогла ему встать на ноги, он слабо улыбнулся:
– В двадцатом веке, где не было никаких андроидов, только мужчины и женщины, это выглядело бы очень интересно. Чертовски удивительный мир!
Он тяжело оперся на руку Марион-А, но она без усилий поддержала его и провела в спальню. Через две минуты
Марион-А убрала его одежду и сказала:
– Спокойной ночи, сэр. Надеюсь, вы поспите хорошо. Если что-нибудь будет нужно, позовите меня.
– Спасибо. Я думаю, андроиды не нуждаются во сне?
– Когда хозяин или хозяйка персонального андроида не требуют внимания, андроид погружается в состояние низкой готовности, что приблизительно соответствует состоянию сна у человека. Состояние высокой готовности мы поддерживаем только на продолжительном дежурстве.
Маркхэм посмотрел на нее без горечи или насмешки.
– Надеюсь, у вас будет приятная низкая готовность, - сказал он серьезно и закрыл глаза.
Марион-А выключила свет и вернулась в гостиную. Там она села на некрашеный табурет, закрыла глаза и оставалась неподвижной тринадцать часов, пока Маркхэм не проснулся.
ГЛАВА 3
Лицо в зеркале ванной комнаты не выглядело на сто семьдесят семь лет. Это было лицо человека тридцати одного года. Маркхэм, пока его брили, критически осмотрел себя и увидел, что кожа на лбу выглядит свежей, даже молодой.
Спутанные темные волосы не казались поредевшими. Если что ему и не понравилось, так только то, что они были слишком длинные. Подстричься ему следовало еще сто сорок шесть лет назад, что он и собирался сделать тогда по пути домой, возвращаясь из Эппинга.
Он изо всех сил старался не думать о прошлом, поскольку прошлое было связано с Кэйти, с той Кэйти, какой он видел ее пару дней назад, - пару дней, превратившихся в бессмысленный промежуток длиной в полтора столетия. Он попытался отогнать накатившую волну ностальгии, безнадежное желание...
Завтрак ожидал его в гостиной; завтрак и Марион-А.
– Доброе утро, сэр. Вы выглядите намного лучше после сна. Может быть, когда вы позавтракаете, вам захочется немного побыть на солнце. Сегодня чудесный день.
Он посмотрел на льющееся в окна солнце. Солнце и голубое небо чудесные вещи, почти вечные. Он почувствовал в себе слабое шевеление жизни. Так много потеряно, но все-таки он живой.
Вдруг его взгляд упал на вещи, лежащие на столике для завтрака. Его бумажник и связка ключей, зажигалка и крошечный белый слоник, которого они с Кэйти вытянули из крекера на последнем Рождестве.
У него подогнулись колени... Потом он понял, что Марион-А помогает ему сесть на кушетку.
– Черт, - зло сказал он.
– Я слабее котенка. Как... как эти вещи попали сюда?
– Я подумала, что вы захотите получить их, сэр. По сентиментальным причинам. Очень жаль, и если вы предпочитаете...
– Нет. Вы все сделали правильно.
– Он посмотрел на андроида и улыбнулся.
– Просто я не ожидал... Не передадите ли вы мне бумажник?
Он посмотрел, на месте ли фотография Кэйти. Она была в бумажнике. Помятая, но не выцветшая. Минуту или две он разглядывал ее, потом протянул Марион-А: