Сон цвета киновари. Необыкновенные истории обыкновенной жизни
Шрифт:
— Цуйцуй, ты пришла, а дедушка тоже здесь?
Лицо девочки все еще пылало, даже пикнуть было стыдно, вместо того она подумала: «Куда же пес убежал?»
А Эрлао сказал:
— Поднимайся к нам наверх! Я велел оставить для тебя хорошее место.
«Мельница в приданое, эка невидаль», — подумала Цуйцуй.
Эрлао так и не убедил Цуйцуй вернуться, и каждый пошел своей дорогой. Цуйцуй спустилась к реке, терзаемая непонятным чувством. Досада — не досада, тоска — не тоска, радость — нет, что может порадовать эту девочку? Злость? Да, пожалуй, она действительно злилась на кого-то,
— Ну хватит, — сказала Цуйцуй. — Что ты скачешь как помешанный. Лодка же не опрокинулась, зачем ты в воду прыгал?
Вдвоем они отправились искать деда и столкнулись с ним возле лесосклада на улице Хэцзе.
— Цуйцуй, я такую хорошую мельницу видел, — сказал дед, — жернов новый, водяное колесо новое, солома на крыше — и та новая! А дамба направляет струю воды, быструю такую, и, когда открывают шлюзы, колесо начинает вертеться, как волчок.
— Чья она? — чуть неестественным голосом спросила Цуйцуй.
— Чья она? Командира Вана, что на горе живет. Я слышал, что он ее справил как приданое для дочери, вот ведь роскошь, подряд на семьсот связок чохов, и это еще не считая ветряной мельницы да утвари!
— А кто хочет его дочку?
— Большая рыба тебя съест, Цуйцуй, — натянуто засмеялся дед, глядя на нее. — Большая рыба тебя съест.
Поскольку у Цуйцуй в этом деле был свой интерес, она притворилась, что до сих пор не поняла, и переспросила:
— Дедушка, так кто получит эту мельницу?
— Юэ Юнь Эрлао! — ответил дед и тихо пробурчал себе под нос: — Кто-то завидует, что Эрлао получит мельницу, а кто-то — что мельница получит Эрлао.
— Кто завидует, дедушка?
— Я завидую, — сказал дед и хихикнул.
— Дедушка, ты пьян.
— А Эрлао еще сказал, что ты очень красивая.
— Дедушка, ты напился и с ума сошел.
— Дедушка не пьян и не сошел с ума, — ответил дед. — Пойдем к реке, посмотрим, как они уток выпускают.
Подумав, он добавил:
— Если Эрлао поймает утку, то обязательно подарит ее нам.
Стоило ему досказать, появился Эрлао и встал перед Цуйцуй, улыбаясь. Цуйцуй тоже улыбнулась. И они втроем вернулись в дом на сваях.
К реке явился с подарками сват, которого и правда снарядил Шуньшунь. Паромщик, не на шутку разволновавшись, переправил его на свой берег и повел в дом. Цуйцуй лущила горох и сперва не обратила на гостя внимания. Но, услышав с порога радостное «Счастье в дом, счастье в дом!», смутилась и побоялась оставаться в доме. Притворившись,
Гость вначале завел разговор о каких-то пустяках, а когда завел речь о намерениях Шуньшуня, старый паромщик не знал что и ответить, только в замешательстве потирал большие мозолистые руки, притворяясь, что ничего не происходит, и всем видом будто бы говорил: «Годно, годно». На самом же деле старик не проронил ни слова.
Изъяснившись, сват-кавалерист поинтересовался, что думает по этому поводу сам дед. Старый паромщик, смеясь, закивал:
— Далао хочет идти по тележной колее, это очень хорошо. Но я должен спросить Цуйцуй, что она сама об этом думает.
После ухода гостя дед, стоя на носу лодки, кликнул Цуйцуй для разговора.
Цуйцуй с полным совком гороха спустилась к воде, поднялась на лодку и кротко поинтересовалась:
— Что, дедушка?
Дед засмеялся и ничего не ответил, только смотрел на внучку, склонив на плечо голову, до макушки седую, и смотрел долго. Цуйцуй устроилась на носу лодки и принялась лущить горох, опустив голову и слушая, как вдали, в зарослях бамбука, поют канарейки. «Дедушка стал так много говорить с годами», — думала она. Ее сердце еле билось.
— Цуйцуй, — сказал дед спустя какое-то время, — дядя, который к нам приходил, — ты знаешь, зачем он приходил?
— Не знаю, — сказала Цуйцуй, краснея лицом и шеей.
Дед пристально поглядел на внучку, понял, что творится у нее в душе, и обратил очи вдаль. В пустоте тумана он увидел мать Цуйцуй пятнадцать лет назад, и в сердце его всколыхнулась нежность.
— У каждой лодки должна быть пристань, у каждого воробышка — свое гнездо, — тихо сказал он сам себе.
Воспоминание о ее бедной матери больно кольнула его в сердце, но он через силу улыбнулся.
А Цуйцуй слушала, как в горах поют канарейки и кукушки, как в долине с размеренным стуком рубят бамбук, и думала о многих вещах. О том, как тигр кусал людей, о бранных горных частушках, о квадратных ямах в мастерских по изготовлению бумаги, о том, как истекает железным соком вагранка в кузнице… Она словно пыталась заново вспомнить все, что когда-то видела и слышала, чтобы не думать о том, что происходит сейчас. Хотя на самом деле она не совсем понимала, что именно происходит.
— Цуйцуй, — сказал дед, — из дома Шуньшуня приходил сват, хотел тебя в ту семью женой взять, и спрашивал, согласен ли я. А я что, я старый уже, через пару лет мне нечему будет возражать. Это твое дело, подумай сама, скажи сама. Если хочешь, то так и будет, не хочешь — тоже хорошо.
Цуйцуй не знала, что делать, притворилась спокойной и застенчиво поглядела на деда. Раз ничего не спрашивали — то и отвечать было не на что.
— Далао — человек толковый, — добавил дед, — и честный, и щедрый, если он на тебе женится, то, считай, повезло!
Цуйцуй поняла — сват приходил от Далао! Ее сердце отчаянно колотилось, лицо полыхало огнем. Так и не подняв головы, она продолжала лущить горох, бросая в воду пустые стручки и глядя, как поток тихо уносит их вдаль; это немного ее успокаивало.