Сон с четверга на пятницу

Грановская Евгения

– И что именно вам приснилось? – спокойно уточнил доктор.

– Что мой муж – жив, – ответила Настя. – А я… родила ребенка.

Он кивнул. Подождал немного и, поскольку она молчала, осторожно уточнил:

– Вам тяжело об этом говорить?

– Да, – тихо обронила она.

– Если хотите, мы можем отложить этот разговор.

Настя несколько секунд размышляла, затем покачала головой:

– Нет. Я смогу. Смогу сейчас.

Доктор Макарский кивнул:

– Хорошо. Хотите, чтобы я задавал вам вопросы?

– Нет.

Лучше я сама расскажу. Мне приснилось, что мы с мужем заходим в кафе. Так же, как в тот день. То же кафе, та же улица, те же звуки и запахи…

Настя говорила медленно, не потому что продумывала свои слова, а потому что ей требовалось время, чтобы преодолеть боль, волнение и страх, которые слипшимся комком стояли у нее в груди и горле, мешая говорить, мешая думать.

– …Потом, когда мы только что позавтракали, поели блинчики, я села на диван и почувствовала… – Настя прервалась, чтобы облизнуть пересохшие губы. – Почувствовала, как у меня отошли воды.

Она сделала паузу. Доктор продолжал молчать с выражением вежливого внимания, давая ей возможность выговориться.

– Я чувствовала, как вода льется по моим ногам. И я почувствовала схватки. Настоящие!

Макарский снова кивнул.

– Вы принимаете препарат «Стиксовит», который я вам прописал? – уточнил он.

– Да. Регулярно.

– Хорошо. Этот препарат держит вас на плаву, не дает провалиться в мир фантазий.

– Да, вы об этом уже упоминали. В тот день, когда я рассказала вам о своих галлюцинациях. – Она грустно усмехнулась. – Спасибо, что называете их «фантазиями», доктор. Это не совсем верно, но зато очень тактично. А что касается лекарства, то оно работает. Мне с ним легче. Действительно легче. Депрессии почти нет. И оно помогает мне уснуть. Вы же помните, какие бессонницы меня мучили.

Макарский помолчал.

– Говоря по совести, – снова заговорил он, – вас угнетает не реалистичность сна, а необходимость пробуждения.

– Да. Наверное.

– Видите ли… – Он говорил медленно и раздумчиво. – Очень часто наши сны – порождение наших фантазий и ожиданий. Они – что-то вроде тени, которую отбрасывает реальность. Иногда эта тень черная, иногда – белая. А иногда, как в вашем случае, ее можно назвать «цветной».

– А возможен ли обратный фокус? – спросила вдруг Настя.

Макарский слегка опешил.

– Какой? – не понял он.

– Чтобы вещи из сна проникли в настоящую жизнь?

Доктор покачал головой:

– К счастью или к сожалению, нет. Все, что может оставить закончившийся сон, это послевкусие – иногда приятное, иногда нет. Сны не материальны. Это всего лишь образы. Как стихи, кино или романы. С той лишь разницей, что, когда вы спите, вы сами себе поэт, художник и сценарист.

– Андрей Петрович, я не верю в то, что сны – всего лишь перемешанные карты из колоды, которые нам раздает реальность, – заявила Настя. – Разве вам не доводилось

испытывать во сне чувства, которых вы никогда не испытывали в реальной жизни?

– То есть вы хотите сказать, что сновидения – это не просто «эхо», а отдельная форма нашего существования?

– Да. Что-то вроде этого.

Макарский вздохнул.

– Подобные рассуждения могут вас слишком далеко увести.

– Далеко увести? – Настя чуть прищурилась. – Увести от чего?

– От выздоровления, – спокойно ответил доктор. – Если вам важно мое мнение, то я настаиваю на том, чтобы вы вернулись в клинику.

– Это исключено, – отчеканила Настя.

– Что ж… Тогда вы обрекаете себя на долгую и мучительную борьбу. Вы останетесь один на один со своими страхами.

– Я это понимаю. Но уговорить меня вам не удастся. Лучше подскажите, что мне делать, если это снова повторится?

Доктор снял очки и протер их платком.

– Если это снова повторится, – сказал он, – просто скажите себе: «Это сон. И он скоро закончится». Произнесите это несколько раз.

Он снова водрузил очки на нос. Настя вдруг почувствовала тошноту.

– Мне… надо подышать свежим воздухом, – сказала она и поднялась из-за стола.

Макарский тоже поднялся.

– Я провожу вас на улицу, – предложил он.

Настя мотнула головой:

– Нет. Я сама. Мне нужно побыть одной. Всего доброго!

И она быстро вышла из кабинета.

…На улице Настю вырвало. И она знала отчего. Причиной тошноты был страх. Страх, что теперь она безумна, и ничего уже не вернуть. Разум – вот единственное, что у нее осталось. Потерять его значило потерять жизнь. Нет, это было страшнее, чем потерять жизнь.

Она вытерла губы рукавом плаща и тихо пробормотала:

– Я не сумасшедшая. Не сумасшедшая. Все это пройдет. Обязательно пройдет.

2

В тот день с Настей приключилось странное происшествие. По дороге домой, когда она проходила рядом со сквером, мимо цепочки уличных тонаров, продающих горячую еду, к ней подскочила пожилая цыганка.

– Ай, молодая, красивая, дай тебе погадаю!

Настя скользнула по цыганке взглядом. Пестрая юбка, теплая кофта (и может, даже не одна), дурацкий платок на голове и темное, словно прокопченное дымом, лицо.

– Спасибо, мне не надо гадать, – сухо проговорила Настя.

Цыганка сверкнула златозубой улыбкой.

– Дорого не возьму, а всю правду тебе скажу! Что было, что будет – все расскажу, ничего не утаю!

Настя уже хотела ответить цыганке резкостью, но внезапно ей в голову пришла идея. Она с детства верила в то, что цыганки – кто-то вроде наследственных ведьм.

– Сколько это будет стоить? – поинтересовалась она.

– Деньги не важны, я не обижу! – протараторила цыганка. – Всю правду расскажу! Давай сюда свою руку, красавица! Давай, не стесняйся!