Сон в Нефритовом павильоне
Шрифт:
Скромно улыбнувшись, она говорит:
— Стоит ли считать откровением речи случайного прохожего?
Настоятель в ответ:
— В ваших словах, господин, — все четыреста восемьдесят тысяч сутр! Прошу вас, поднимитесь на Лотосовую площадку и скажите людям что-либо, они жаждут послушать вас!
Хун вежливо отказалась. Тогда настоятель приказал монахам расчистить место перед площадкой и пригласил Хун сказать свои слова оттуда. Хун, как была в венце и алом одеянии, прошла вперед и чинно уселась. Окинув гостя проницательным взором, настоятель взошел на Лотосовую площадку и обратился к людям с такими словами:
— Приблизьтесь же к нам все, кто постиг три равенства и три всеобщности, [429]
Хун встала.
— Пустота приобретает форму, а форма превращается в пустоту, и если бы не было Лотоса, не существовало бы и нашего учения!
Настоятель вопросил:
— Если бы не было нашего учения, кто бы тогда назвал его учением? Если бы не существовало Лотоса, кто назвал бы этот цветок лотосом?
429
Три равенства — в буддизме тождества телесного облика человека, его речей и мыслей. Три всеобщности — общность мышления у будд, людей и остальных живых существ.
Хун ответила:
— Нет другого чуда, кроме нашего учения, нет другого цветка, кроме Лотоса!
Настоятель отложил мухобойку, соединил ладони и произнес:
— Именно так говорил бодисатва мудрости Манджушри по прибытии в нашу страну, но до сих пор никто не мог постигнуть сущности его слов. Наверно, вы, господин, если не сами бодисатва, то его ученик!
Настоятель предложил Хун чаю и фруктов, а потом пригласил Яна вместе с наложницами в храм, зажег жир в чашах и повел с Хун беседу о буддийских догматах. Хун без труда отвечала на все его вопросы. Настоятель был поражен. Между тем все объяснялось просто: у даоса Белое Облако, который и был бодисатвой Манджушри, Хун переняла все свои знания о буддийском учении. Однако никогда прежде ей не приходилось заниматься его толкованием. Теперь она вступила в разговор, поскольку увидела в настоятеле достойного собеседника. Подивившись ее знаниям, настоятель сложил ладони и молвил:
— Скажите же мне, ничтожному, кто вы и откуда в наших краях?
Хун отвечает:
— Я из уезда Ханчжоу, что в Цзяннани, а зовут меня Хун.
Теперь к настоятелю обратился Ян:
— Во время проповеди я смотрел на вас, поражался вашей мудрости и учености и думал: почему вы, такой талантливый, такой верующий человек, поселились в глуши?
Настоятель немного помолчал и заговорил с грустью:
— Слава и позор, забвение и успех — все от судьбы: один становится монахом, другой преуспевает в свете. Я вижу, что вы спрашиваете не из простого любопытства, потому отвечу вам без утайки. Родом я из Лояна, вырос в зажиточной семье, увлекался музыкой и полюбил знаменитую лоянскую гетеру У, родственницу Ду Цю. Я выкупил эту женщину за тысячу золотых, и она подарила мне дочь, писаную красавицу и необыкновенную умницу, которую я без памяти обожал. Как раз в Шаньдуне объявились разбойники, и я ушел воевать против них. Через несколько лун разбойников усмирили, и я вернулся, но дома никого не нашел, и никто не мог мне сказать ничего о моей семье: одни говорили, что и жену и дочь разбойники убили, другие уверяли, что видели, как их обеих они увели с собой. Несносной сделалась моя жизнь, я удалился в горы, вскоре постригся в монахи и начал служить бодисатве Манджушри в горах Лишань. Единственным моим желанием стало посвятить себя учению Будды, единственной надеждой — когда-нибудь отыскать жену и дочь. В сутрах я нашел утешение и уже давно живу с чистой душой и безгрешными
Выслушав эту исповедь, Фея вдруг разрыдалась. Настоятель взглянул на нее и спрашивает:
— Кто вы?
— Я тоже родом из Лояна. Услышала, что вы мой земляк, и разволновалась! А как ваша фамилия, преподобный отец?
— Я из семьи Цзя.
— Вы говорите, что часто вспоминаете дочь, а как вы узнали бы ее, если бы вдруг встретили? Настоятель отвечал:
— Когда ей было три года, я не сомневался, что она уродилась в мать: такая же умница, уже понимала в музыке, играла на цитре и хорошо различала между высокими и низкими звуками. Если бы она осталась жива, то непременно прославилась бы музыкальными талантами, как Ши Куан и Цзи Чжа!
При этих словах Фея вздрогнула и замерла, только видно было, как часто она дышит. Настоятель всмотрелся в лицо Феи и спросил:
— А сколько вам лет?
— Восемнадцать.
— В мире много похожих на кого-то людей, — продолжал настоятель, — но чем дольше я смотрю на вас, тем больше нахожу сходства с женой моей, госпожой У.
И по возрасту вы ровесница моей дочери. Душа моя трепещет…
— А чем именно эта женщина напоминает вам госпожу У?
Опустив голову, настоятель долго молчал и, наконец, выговорил:
— Не следовало бы мне, монаху, в этом признаваться, но уж коль речь зашла о самом сокровенном, не стану таиться. Дело в том, что, уйдя воевать, я взял с собой портрет жены, который храню до сего дня. Вот, взгляните!
Он достал из сундука небольшой свиток, развернул его и повесил на стену. На свитке была изображена немолодая женщина, похожая на Фею, как две капли воды. Едва увидев портрет, Фея схватила его в руки и зарыдала в голос.
— Все совпадает: и возраст мой, и фамилия, и черты лица, и судьба! Нет сомнений: на портрете — моя мать, а перед нами — мой отец!
Успокоив ее, Ян обратился к настоятелю:
— Не станем поддаваться первому впечатлению. Есть ли у вас еще какие-нибудь подтверждения?
Настоятель взволнованно заговорил:
— У меня под мышками родинки, никто не знает о них, кроме утраченной мною жены, а она не раз говорила: «У твоей дочери точно такие же родинки».
Ян знал о них, а осмотрев настоятеля, убедился, что эта примета совпадает.
Тогда Фея подошла к отцу и поклонилась ему.
— Видно, согрешила я в прошлой жизни перед духами Неба и Земли, если трех лет от роду потеряла любимую матушку и, оставшись без крова, была продана в зеленый терем. Я знала лишь, что родителей моих нет в живых и что я из рода Цзя. Могла ли я подумать, что настанет день встречи с отцом?!
Тут разрыдался и настоятель:
— Увидев тебя в мужском платье, я решил, что ты юноша, потому не придал поначалу значения твоим словам. Какое счастье, что почти через двадцать лет я нашел тебя! Но не помнишь ли ты, что сталось тогда с твоей матерью и моей супругой?
— Когда разбойники пришли, чтобы ее увести, она прижала меня к себе и побежала. Они погнались за ней, тогда она, видя, что спастись не удастся, положила меня у дороги, а сама бросилась в колодец.
Слезы текли по щекам настоятеля.
— Мне скоро восемьдесят, я монах, и пора, казалось бы, забыть о жене и о любви. Но не могу: твоя мать происходила из низкого сословия гетер, но я всегда почитал ее как Авалокитешвару. Не забыть, какая она была красивая и благородная женщина! Но почему ты расхаживаешь по горам в мужском одеянии?
Фея начала свой рассказ о первой встрече с Яном, а завершила его историей о том, как они устроили представление на горе Красный Зонт. Настоятель выслушал, встал, поклонился князю и, сложив ладони, сказал: