Сонька Золотая Ручка. История любви и предательств королевы воров
Шрифт:
— А если я, — лицо Бессмертной стало жестким, — живу теми же идеями, что и они! Ненавижу все, что происходит! Презираю все, что вижу! Готова взорвать все, что являет собой ложь, предательство, бесчестие! Легко пойду на смерть ради высокого, светлого, настоящего!
— Значит, они не достигли вашего уровня. Поэтому им с вами не по пути.
— Они меня ищут?
— Весьма настойчиво.
— А вас?
— Меня искать незачем. Я на виду. Но, в отличие от вас, пока защищен фамилией, обществом, положением.
— Значит,
— Нет, не отменяется, — с некоторым злорадством ответил граф. — Ее выполнит барон Красинский.
— Но это никак не вяжется с ним!
— Они считают по-другому.
— Он согласился?
— Не приведи господь. Вначале испугался насмерть… Теперь ищет возможность скрыться, чтоб его не нашли.
— Они найдут везде.
— Я это ему тоже пообещал.
Хлопнула входная дверь, в прихожую вошла с покупками Катенька, поклонилась гостю:
— Здравствуйте, граф.
И принялась на кухне заниматься своими делами.
Тот с кивком поднялся, печально усмехнулся:
— Помните Марка Рокотова? Будет кровь, будет дьявол на красной колеснице, будет ночь вместо дня! — Граф приблизился к лицу бывшей примы, прошептал: — Эти безумцы, именующие себя революционерами, рано или поздно придут к власти.
— Но вы же восторгались ими, боготворили их!
— Заблуждался! Безжалостные сердца, кровавые руки! Ради захвата власти они готовы на все. Они истребят народ! Превратят в рабов! А сейчас им важно посеять панику. В панике народ становится быдлом. А быдлом проще управлять. Знаете, с кого они начнут в ближайшее время?.. Нет, не с генерал-губернатора. Они в ближайшее время обезглавят полицию. Паника, паника! Убьют главного в сыскной полиции — князя Икрамова, затем генерал-губернатора, после него премьера, пока не доберутся до самого государя.
Бывшая прима смотрела на него широко расширенными глазами.
— Князя Икрамова?.. А его за что?
— Зато, что главный сыскарь!.. Говорю же, паника! Нужно бежать от людей с горящим взглядом, чахоточным кашлем и брызгами изо рта! От тех, кто ратует за народ! Бежать, милая Табба! Держитесь от них подальше, милая!
— Уж не решили ли вы, граф, нырнуть под крылышко власти?
— Ни в коем случае! Любая власть — преступна! Спрятаться, закрыться, запереться, взять дистанцию! Чтоб ни одна сволочь не смела приблизиться ближе пушечного выстрела!
Кудеяров откланялся и ушел. Табба стояла потерянная, отрешенная. Катенька подошла к ней:
— Что с вами, сударыня?
— Два дела. Катенька, — произнесла она. — Первое, сегодня же купишь для меня в магазине для господ одежду.
— Зачем, госпожа?
— Ты расслышала?
— Да.
— Второе… Велишь своему разлюбезному извозчику отвезти меня завтра по одному адресу.
Самоед, принесший поручику вяленое мясо и рыбу, оказался маленького росточка,
За его спиной маячил мальчик-самоед лет десяти, с интересом наблюдавший за происходящим. А позади ребенка переминался с ноги на ногу солдат Зацепин, изображающий из себя строгость и порядок.
Мужчина-самоед выложил на пол свертки, размотал их.
— Начальника велела принести тебе мяса и рыбы.
— Что хочешь за все это добро? — спросил Гончаров, не прикасаясь к товару.
— Сколько начальника даст.
— Денег?
— Деньги не нада. Спирт давай.
— Чего несешь, курья башка? — засмеялся сзади Иван. — Какой спирт может быть у господина поручика?
— Хороший спирт. Оцень крепкий, — с улыбкой ответил самоед.
— Нет у меня спирта. — Никита взял со стола бумажник. — Бери деньги и ступай. На них купишь спирта.
— Где купить, не знаю. Спирт давай.
— Да где же я его возьму? — рассмеялся поручик.
— Обманываешь нехорошо, нацальника, — деликатно погрозил пальцем самоед. — Сзади зацем стоит спирт?
Тот оглянулся, увидел на столе початую бутылку виски, спросил.
— Эту, что ли? Хочешь?
— Оцень.
Гончаров взял бутылку, передал ее самоеду.
— Хватит этого?
— Оцень хватит. Еще привезу рыба.
— Когда?
— Когда солнце опять выйдет из воды.
— Это когда? — посмотрел поручик на солдата.
— Через полмесяца, значит, — объяснил тот. — Солнышко как раз обернется и снова встанет над водой.
— Ладно, приходи, — согласился Никита и кивнул на пацаненка. — Сын, что ли?
— Сын, — закивал самоед, пятясь. — Оцень хотел смотреть нацальника.
— А как зовут? — присел перед мальчиком на корточки поручик.
Тот молчал, испуганно таращась на русского человека.
— Имя твое?
— Нет имя, — вступился за сына мужчина. — Когда будет большой, будет имя. Сейчас нет имя…
— А тебя как?
— Николай… Так сказали, так отвецаю. Николай, нацальник.
— Вот нехристи, прости господи, — мотнул головой Иван и перекрестился. — Хуже каких-нибудь остолопов!
Никита Глебович взял с полки открытку с картиной Шишкина «Три медведя», протянул пареньку. Тот от неожиданности отступил назад, спрятал руки за спину.
— Бери, бусурман! — ткнул его в бок Зацепин. — Это тебе вроде подарка от барина.
— Боится, — объяснил самоед, суя открытку под одежду. — Опять придем, бояться не будет.
— Ладно, пусть приходит, — кивнул Гончаров.
Иван принялся заворачивать принесенное мясо и рыбу.
— Вот черти немазаные!.. Живут не как люди, а как сзади пришибленные. Под себя даже ходят, не моючись… Ежели б не мы, русские, так в своей глуши и передохли! Спирт любят до падучей! Родную мамку за него могут продать.