Сонька Золотая Ручка. История любви и предательств королевы воров
Шрифт:
— Я заметила, — спокойно кивнула та.
— Это ведь из-за вас?
— Видимо, да.
— И по такой же причине вы приняли маскарад?
— Да.
— Говорят, вы связаны с какой-то противоправной организацией?
Табба подняла голову:
— Это те самые «глупости», о которых говорил ваш кузен?
— Его вызывали в жандармерию.
— У него неприятности?
— Кузен — мужчина. Ему не пристало жаловаться.
— Сожалею, что доставила князю столько хлопот.
Княжна сделала глоток чая, не сводя с гостьи глаз.
— Итак, цель
— Пришла попрощаться, — печально усмехнулась бывшая прима. — Полагаю, мы не скоро увидимся.
— Но вы ведь намеревались отправиться с князем в Одессу.
— В Одессу, но без князя. Ему лучше держаться от меня подальше. Ни к чему мои проблемы. Как говорила моя мать, меньше знаешь, меньше сидишь. Но если князь пожелает, я не стану избегать встреч с ним.
— И как скоро вы уезжаете?
— В ближайшее время. Завершу некоторые дела и могу быть наконец свободной. — Бессмертная развернула конфету, но есть не стала, положила на место. — Знаете, княжна… В свое время вы приютили меня, предоставили покой и крышу. И я сочла необходимым прийти к вам, поклониться и поблагодарить вас за вашу доброту… Мне теперь без разницы, куда, зачем и к кому бежать. Мне никто больше не нужен. Я сама от себя устала…
Анастасия коснулась ее руки:
— У вас очень скверно на душе.
— Скверно. Привычно скверно.
— Я могу чем-нибудь вам помочь?
Табба деликатно убрала руку.
— Помогите лучше кузену. Он в этом нуждается не меньше, чем я, — поднялась, обняла, поцеловала княжну. — Благодарю вас. Мне пора.
Анастасия, преодолевая неловкость и нерешительность, попросила:
— Еще полминуты… — Она виновато улыбнулась. — В жандармерии кузену сказали, будто Михелина имела на каторге роман с каким-то поручиком и стала от него беременной.
— Что за чушь? — нахмурилась бывшая прима.
— Правда… Андрей сходит с ума.
— Вранье. Такого не может быть.
— Но ему сказал генерал из жандармерии!
— Врет!.. Генералы всегда врут, особенно в жандармерии. У них должность такая — врать!
— Вам лучше не выходить через ворота, — предупредила Анастасия.
— Я тоже подумала об этом.
— Может, через потайную комнату?
— Лучшее решение вопроса, — улыбнулась Табба. — Тем более что я уже как-то пользовалась ею.
Поручик Гончаров выхаживал из угла в угол, рубил рукой воздух, громко декламируя стихи Блока:
Я ухо приложил к земле, Я муки криком не нарушу. Ты слишком хриплым стоном душу Бессмертную томишь во мгле! Эй, встань и загорись, и жги! И подними свой верный молот! Чтоб молнией живой расколот Был мрак, где не видать ни зги!В дверь довольно решительно постучали. Никита умолк, раздраженно крикнул:
— Какого черта?
— Позвольте,
— Кто здесь? — поручик подошел к двери, толкнул ее. На пороге стоял подпоручик Буйнов, начальник поселка.
— Не сильно отвлекаю?
Тот молча посторонился, пропуская гостя, рукой указал на стул.
Илья Михайлович шумно уселся, снял фуражку, вытер ладонью вспотевший лоб.
— Слава богу, лето пришло. Хоть мошкара отступила. — Вопросительно взглянул на Гончарова. — А вы вроде того что здесь с кем-то беседовали?
— Стихи читал.
— Стихи?.. Стихи — дело тонкое. Индивидуальное… И чьи же строки тронули ваше сердце?
— Его имя вряд ли вам что-либо скажет, — ответил поручик, оставаясь стоять и вопросительно глядя на визитера.
— Ну да, мы народишко темный, куда уж нам до стихов! Нечто бунтарское небось?
— С чего вы взяли?
— Так ведь вся молодежь нынче помешана на бунте. Шифрограммы почти каждый день из столицы получаем — либо стачки, либо прокламации, либо покушения. Как на пороховой бочке сидим. — Буйнов повертел головой, спросил: — Водички не предложите?
Тот налил стакан из графина, подал.
— Прошу.
Подпоручик осушил до дна, достал огромный платок, вытер сначала губы, затем лоб.
— А ведь беглецов — Соньку и ее компашку — так до сих пор и не задержали. По всем сусекам шарят, и все никак.
— Значит, плохо шарят.
— Наверно. То ли померли в дороге, то ли полиция у нас такая. — Буйнов внимательно посмотрел на поручика. — А у вас, сударь, через три дня суд. Сказывают, по делу даже пришел особый циркуляр из жандармского управления.
— В чем особый?
— Точно сказать не могу, однако, если судить по мордуленциям судейской братии, что-то весьма нехорошее для вас. Мордуленции их так и светятся от счастья.
Гончаров опустился на стул.
— Ваш совет, Илья Михайлович?
Тот вздохнул:
— Бежать?.. Бежать — нереально. Некуда бежать. Да и я не позволю… Остается ждать.
— Ждать пожизненной?
— Пожизненную вряд ли дадут, я разузнал. А вот годков семь-десять вкатят, это уж к соседке не ходи.
— Просьба, Илья Михайлович.
— Слушаю.
— Ждать трое суток суда — тяжело. Поэтому велите привезти из Александровска ящик водки.
— Ящик?.. Так ведь этого может хватить, чтоб и на суд явиться пьяным, сударь!
— Может, это и правильно… Не откажите, господин подпоручик.
— Хорошо, не откажу. — Буйнов дошел до двери, остановился. — Да… Все забываю рассказать о вашем папеньке. Мы ведь вместе прошли почти всю кавказскую кампанию. Он — полковник, я в таком же чине, как и ныне. Уважал я его, почитал… А однажды чечен пошел на вашего папеньку. Пришлось встать на пути абрека и пырнуть его в ответ. А заодно еще пятерых вместе с ним. За что получил Георгия и вечную сердечную благодарность Глеба Павловича. — Приподнял фуражку, поклонился. — Желаю здравствовать и молиться. Господь, Никита Глебович, непременно поможет. — Зачем-то потоптался на половике и захлопнул дверь.