Соотношение сил
Шрифт:
Готовясь к экзамену по теории ПВХО, Маша заучивала наизусть: фосген тяжелее воздуха в три с половиной раза, пахнет свежим сеном, поражает легкие. Иприт пахнет горчицей, имеет кожно-нарывное действие.
Мама рассказывала, что студенткой, читая учебники с описаниями болезней, находила у себя все до одной. Маша не только находила у себя все симптомы отравления фосгеном и ипритом, она их чувствовала. Изнывала от головной боли и удушья. Видела в зеркале, как посинели у нее губи и щеки. Измерив температуру, очень удивилась, что ртутный столбик остановился на тридцати шести и шести. Ей казалось, у нее тридцать девять и сейчас
– Ну что поделать, если у меня так развито воображение? – оправдывалась Маша. – Все заучивают, сдают, и ничего. А я психую.
– Отстраняйся, нельзя быть такой чувствительной. Сдашь как-нибудь, они отвяжутся, – утешал Илья, – тем более ты теперь заслуженная.
– Вот именно, – вздохнула Маша, – у нас все заслуженные – ворошиловские стрелки первой степени. Ларионова и Лепешинская снайперы, Головкина пулеметчица. А я «пассивный балласт». Ты говоришь – отстраняйся, но если смотреть со стороны, то эти военные игры вообще выглядят диким бредом. Театр похож на психбольницу.
– Тогда притворись такой же сумасшедшей, как все. Ты ведь артистка. – Илья усмехнулся и добавил чуть слышно: – Вот я много лет только и делаю, что притворяюсь. Живу по системе Станиславского.
– Настоящая война будет тоже по системе Станиславского? – внезапно спросила Маша.
– Ну-ну, перестань. – Илья прижал ее к себе, погладил по голове. – Впереди лето, надеюсь, дадут, наконец, отпуск, поедем в Крым. В этом году война точно не начнется.
– Откуда знаешь?
– Не станет он воевать на два фронта, ему надо сначала с Европой разобраться, с англичанами. Пока все не так плохо. С финнами у нас наконец подписано перемирие, сейчас он попрет в Норвегию. С нами торгует и конфликтовать вроде не собирается. Ему это невыгодно.
– А война вообще никому не выгодна, – задумчиво пробормотала Маша, – там другой какой-то механизм.
– Ну, и какой же?
– Просто смерть.
Он прижал ее к себе сильней, пытаясь спрятать, прикрыть. Маша поцеловала его в шею, нашла губами ухо и зашептала:
– Я скажу тебе на ушко:Угодили мы в ловушку.Нету воздуха для нас,Только ядовитый газ.Все нам чудится и мнится,Будто можно откупиться,Не дышать, не есть, не питьИ за все благодарить.Этот глупенький расчетНам навязывает черт.Он глядит на нас с ухмылкойИ трясет своей копилкой.А в копилке у негоКроме смерти ничего.Маша испуганно взглянула на Илью.
– Прости, я не хотела.
– Оно само вырвалось, – продолжил Илья, передразнивая ее виноватую интонацию. – Ну что ты? Жалко, нельзя записать, но ничего, запомню. Все твои стихи помню наизусть. Пожалуй, это лучшее. Знаешь, иногда там, в моей клетухе, или в кабинете на ковре перед ним, мелькнет в голове несколько твоих строчек, и сразу легче.
– Правда? Ты никогда не говорил.
– Ну вот, сказал. И все, хватит,
– Да, ты прав, я поняла, я постараюсь, – смиренно кивнула Маша.
* * *
На дне чемодана Митя нашел старый потрепанный путеводитель по Иркутску, дореволюционное издание. Мама положила по-тихому. Митя обрадовался, через тысячи километров отправил ей мысленное «спасибо».
Журналы со статьями о расщеплении ядра урана были прочитаны от корки до корки, книжку Мазура-Брахта утащил Даме. Степан продолжал свои охотничьи рассказы. Картинки и текст с «ятями» хоть как-то отвлекали от нудного трепа и тревожных мыслей.
Митя узнал, что Иркутск стоит на семи холмах, как Москва и Рим, что основан он в начале семнадцатого века. Казацкий отряд боярского сына Ивана Похабова плыл по Ангаре на огромных лодках – кочах. В них помещалось человек двадцать, с имуществом, провизией, боеприпасами. Для зимовья выбрали остров в слиянии рек Иркута и Ангары, сложили казарму из бревен, потом выстроили острог на правом берегу Ангары, назвали его Иркутском.
Через Иркутск по рекам из Москвы в Китай проплыл первый посол, толмач, то есть переводчик, Сибирского приказа Николай Спафарий. Он оставил записки об этом долгом путешествии. «Острог Иркутский строением зело хорош, а жилых казацких и посадских дворов с 40 и больше, а место самое хлебородное».
Митя так увлекся, что забормотал вслух, и Степан вдруг смолк, уставился на него выпученными глазами, спросил:
– Это что за физика такая?
– Физикой сыт по горло. – Митя провел ребром ладони по кадыку. – Надо хоть немного путеводитель почитать, знать, куда мы их везем. Вдруг историей заинтересуются?
– Брось, старик, дыра дырой, какая там, на хрен, история? – Степан криво усмехнулся, выхватил путеводитель, небрежно пролистал, швырнул на столик у окна. Брошюрка шлепнулась на пол.
Мите вдруг стало не по себе. Показалось, что Степан промахнулся нарочно. Лицо его выглядело странно. Выпученные зеленоватые глаза побелели, губы кривились и слегка дрожали.
Митя нагнулся, поднял путеводитель, не глядя на Степана, открыл, принялся спокойно объяснять:
– И вовсе не дыра. Иркутск – главный культурный и промышленный центр Восточной Сибири. Вот смотри, после смерти Петра, зимой тысяча семьсот двадцать седьмого года появился полукомандированный-полуссыльный Абрам Петров, прадед Пушкина, позднее получивший фамилию Ганнибал. Строил Селенгурскую крепость. И Радищев там был, и декабристы. В девятнадцатом веке оттуда отправлялись экспедиции на Камчатку…
Послышались странные звуки. Митя, не докончив фразу, замолчал, поднял голову, взглянул на Степана. Тот стоял над ним, красный, потный, с выпученными глазами, и шипел:
– Ты кто такой, сука? Че ты мне тут лепишь, а? Умный, в натуре? Самый умный, да? – Дальше поток матерщины, что-то про сопли, дерьмо и кровь.
– Ты рехнулся? – спросил Митя, дождавшись паузы.
– А не фига тут самого умного корчить, – прошипел Степан и сплюнул на коврик.
Митя едва успел убрать ногу, встал, прихватил пиджак с вешалки, брезгливо отстранил Степана, вышел из купе, бросив через плечо: