Соотношение сил
Шрифт:
– Подотри.
В коридоре он закурил, подумал: «Вот тебе и барабанщик».
Митя ожидал от своего соседа чего угодно. Конечно, чувствовал с первого дня знакомства, что под личиной придурковатого врунишки, нудного, но вполне дружелюбного «полового Мюнхгаузена», как он прозвал про себя Степана, скрывается нечто мерзкое. Профессиональный стукач, этим все сказано. Однако стукач должен быть хитрым, прикидываться рубахой-парнем. До этой минуты Степан вел себя именно так. И вдруг сорвался.
В голове промелькнули строчки Лермонтова: «Не вынесла душа поэта позора мелочных
«Он болтал, а я его треп игнорировал. Кивал для виду. Конечно, он почувствовал. Женщины для него больная тема, – размышлял Митя, – артистки, летчицы… Мужики, у которых нормальная личная жизнь, в сказках не нуждаются. Может, он вообще девственник? Кто на него позарится? Ну, разве шалава какая-нибудь по пьяному делу. Я своими небрежными кивками и хмыками разбередил душевные раны. Или все-таки его взбесил путеводитель по Иркутску? Почуял в этом косвенный упрек? Он числится переводчиком в «Интуристе». Наверное, они обязаны не только стучать, но знать историю городов, по которым водят иностранцев. А он ни черта не знает. Вот и сорвался».
Митя вспомнил выпученные побелевшие глаза, красную рожу, шипение и понял: не стоит копаться в причинах внезапной блатной истерики. Что бы ни делал Митя, как бы себя ни вел, стукач ни за что не признает его своим. Породы слишком разные. Просто Степан оказался слабаком. Другой бы на его месте держался до последнего, копил злобу, потом выплеснул бы все в донесениях.
«В общем, даже к лучшему, – решил Митя, – в любом случае настрочит он на меня по полной программе, от всей стукаческой души. Зато не надо больше притворяться, поддерживать фальшивый дружеский тон. Придется еще потерпеть его пакостное присутствие в Иркутске, наверняка ведь поселят в одном номере. А назад в Москву, к счастью, летим самолетом. Так что ауфидерзейн, барабанщик Степа».
Вернувшись в купе, он застал соседа спящим. В свете ночника никаких пятен на коврике заметно не было. Значит, плевок свой барабанщик подтер. Митя спокойно умылся, почистил зубы, еще немного полистал путеводитель. Там была карта города, конечно, дореволюционная, но улица, на которой жил Марк Семенович, сохранила старое название – Веселая. Митя отыскал ее на карте и уснул с путеводителем в руках.
Разбудил его настойчивый стук. Часы показывали четверть шестого. За окном непроглядная тьма.
– Ребята, подъем, через полчаса прибываем! – крикнул в дверь проводник.
Степан зевал, хлопал глазами. Митя, натягивая штаны, услышал его сонный, вполне добродушный голос:
– Ну, чего, старик, чайку выпить успеем, как думаешь?
«Неужели не помнит вчерашнее? – изумился Митя и невольно снова принялся гадать: – А может, он меня провоцировал на драку? Для бериевской конторы очень даже выгодно, чтобы я, человек Проскурова,
– Горяченького было бы неплохо, – ответил он и дружески подмигнул Степану: – Тебе как спалось, старик?
– Нормально. А что?
– Так, ничего. – Митя поманил его пальцем, прошептал: – Ты во сне разговариваешь.
– Да? – Степан равнодушно зевнул. – Вот уж не знал. И о чем же я разговаривал, интересно?
– Интересно, – кивнул Митя, – очень даже. Только не о чем, а о ком.
Митя скрылся за дверкой умывальника, умылся, почистил зубы. Когда вода перестала журчать, послышалась возня. Отодвинув дверку, он чуть не столкнулся лбом со Степаном.
– О циркачке, что ли? Или о летчице?
– Если бы! – Митя вытер лицо. – О бабах ты днем болтаешь, а ночью…
– Ну, что ночью? Слышь, старик, не темни.
Митя натянул нижнюю фуфайку, потом надел рубашку, повернулся к Степану и прошептал:
– Такое нес, у меня прямо мороз по коже.
Зеленые глаза опять выкатились из орбит, но на этот раз в них вместо злобы мерцала тревога.
– Что же такое я нес? – спросил он, кривя губы.
Митя вздохнул и помотал головой:
– Нет, старик, извини, не могу, язык не поворачивается.
– Ну, ты хотя бы это, приблизительно. Имена, что ли, какие называл?
– Только одно имя, зато много раз.
– Какое?
– Товарища Сталина, – прошептал Митя почти беззвучно и тоже выпучил глаза.
– Ну, ясно, – Степан облегченно вздохнул, – это ж святое имя. Вот в царское время в Бога верили, молились ему, а теперь каждый советский человек товарищу Сталину молится.
– Мг-м. Только молитва твоя очень уж своеобразная. Слова в ней в основном матерные.
– Это как это?
– А вот так. Материл ты товарища Сталина как бешеный, с нечеловеческой ненавистью. Убить грозился.
Митя опять отвернулся, стал застегивать рубашку и услышал сиплый приглушенный крик:
– Врешь! Не было этого!
– Да такое вообще придумать невозможно. – Митя натянул джемпер и сел шнуровать ботинки. – Вот уж точно, в кошмарном сне не приснится.
Степан молчал, сопел, наконец спросил:
– Слышь, старик, только сегодня ночью? Или раньше тоже?
– Каждую ночь. Каждую, понимаешь? Сначала я ушам своим не поверил, решил – померещилось. Вроде нормальный парень, свой в доску. А потом опять. Матом о товарище Сталине, да еще с угрозами. Жуть. Сегодня особенно громко. Между прочим, стенки тут тонкие.
Лицо Степана стало серым, пряди на лбу слиплись от пота, нижняя губа оттопырилась и мелко тряслась.
– А кто там, за стенкой? – прошептал он.
– Киномеханик и пианист. У музыкантов знаешь какой слух? По голосу любого отличат.
На платформу в Иркутске вышел совершенно другой Степан. Спина согнулась, голова вжалась, глаза бегали. В автобусе он забился на заднее сиденье, молча пялился в темное окно. А к Мите подсел Даме, стал делиться впечатлениями о книжке:
– Очень редкое и удачное сочетание. Просто о сложных вещах. Увлекательно и познавательно. Мне казалось, я все забыл, а стал читать – и сразу вспомнил.