Соперница королевы
Шрифт:
Мы все погрузились в уныние, и я не верила, что Пенелопа сама разделяет собственный оптимизм.
Все говорили о закате звезды Эссекса, пока дело чрезвычайной важности не отвлекло внимание общественности от моего сына. Лорд Берли, которому было семьдесят восемь лет и который уже давно болел, лежал на смертном ложе. Всю жизнь он мучился зубами. Королева сочувственно относилась к его страданиям, поскольку сама страдала от зубных болей. Кроме того, вся его жизнь прошла в изрядных трудах и переживаниях. Он привел в порядок свои дела с тем же тщанием,
Когда эту грустную новость сообщили королеве, она была безутешна. Она поднялась в свои покои и долго плакала. В течение продолжительного времени при каждом упоминании его имени ее глаза наполнялись слезами. Только после смерти Лестера она позволяла себе подобные проявления чувств.
Он умер в своем доме на Стрэнде, и его тело перевезли в Стамфорд Бэрон, где и похоронили, однако весь погребальный обряд был отправлен в Вестминстерском аббатстве. Эссексвернулся, чтобы принять участие в похоронах. Он был одет в глубокий траур, и его скорбь была глубже, чем у кого-либо из присутствующих.
После он заехал в Лестер-хаус, где его уже ожидали мой брат Уильям Ноллис и Маунтджой. Хотя Эссекс и выступал против назначения Уильяма лордом-наместником Ирландии, мой брат отлично понимал, что благосостояние всей семьи зависит от моего сына. Более того, перед обаянием Эссекса зачастую не могли устоять даже те, кому он нанес обиду или каким-то образом перешел дорогу. Как и наш отец, Уильям был дальновидным человеком и не позволял сиюминутным обидам влиять на свое будущее. Поэтому он, как и все мы, желал восстановления положения Эссекса при дворе.
— Тебе пора отправляться к королеве, — обратился он к Эссексу. — Она раздавлена горем. В твоих силах ее утешить.
— Она на меня злится, — проворчал Эссекс, — но не более, чем я на нее.
На это я отрезала:
— Меня она тоже оскорбила. Но если бы она завтра предложила мне явиться ко двору, я бы повиновалась с большим удовольствием. Умоляю тебя, мой сын, не валяй дурака. Имея дело с монархом, не приходится думать о личных обидах.
Уильям предостерегающе взглянул в мою сторону. Как и наш отец, мой брат был очень осторожным человеком.
— Чем дольше ты отсутствуешь, тем больше она ожесточается, — произнес Маунтджой.
— Ей сейчас не до меня, — ответил Эссекс. — Все, что я от нее услышу, так это, каким хорошим человеком был Берли. Как онникогда ей не перечил. У них бывали разногласия, но он никогда не забывал о том, что является ее подданным. Нет, у меня нет ни малейшего желания являться ко двору, чтобы послушать панегирики добродетелям Берли.
Мы тщетно пытались убедить его осознать собственную выгоду. Его упрямая гордость не позволяла ему услышать нас. Онадолжна пригласить его, и тогда он, возможно, вернется.
Мой сын не отдавал себе отчета в собственных действиях, и мне было очень страшно за него.
Маунтджой сообщил мне, что королева оплакивает
— Онникогда не подводил меня, — повторяла она.
Она вспоминала о соперничестве между двумя мужчинами, которыми так дорожила, Лестером и Берли.
— Оба они были для меня незаменимы, — произносила она и опять принималась плакать.
Она потеряла их обоих, свои Глаза и свой Дух. Современным мужчинам до них далеко! И королева опять принималась расписывать достоинства Берли. Он был хорошим отцом своим детям. Посмотрите, как он поддерживал Роберта, ее Гномика. Конечно, Роберт очень умен, и Берли это знал. Он не пытался обратить внимание королевы на своего старшего сына, ставшего теперь лордом Берли, поскольку знал, что у того недостаточно ума, чтобы служить ей. Нет, он привел к ней горбуна Роберта, косолапого Гномика, потому что был уверен в его талантах. Но как же ей не хватает ее милого, милого Духа!
И так продолжалось день за днем, без малейшего сожаления об отсутствии Эссекса.
— Я не могу соперничать с мертвецом за сердце сентиментальной женщины, — пожимал плечами он.
Его высказывания становились все более неосторожными, и мы все за него боялись. Даже Пенелопа, которая, как мне казалось, побуждала его к еще большим безрассудствам. Тем не менее мы все сходились во мнении, что он должен попытаться помириться с королевой.
Такая возможность представилась, когда было назначено заседание Совета, на котором он, как его член, должен был присутствовать. Но он высокомерно заявил, что не собирается являться на заседание, если ему вначале не будет предоставлена аудиенция у королевы. Королева не обратила на это заявление никакого внимания, и он не явился на Совет, а вместо этого отправился предаваться меланхолии в Уонстед.
Из Ирландии приходили тревожные новости. Ирландский граф Тирон поднял восстание и угрожал англичанам не только в Ольстере, но и в других провинциях Ирландии. Английская армия под командованием сэра Генри Багнала терпела поражение за поражением. Было ясно, что если не предпринять немедленные меры, Ирландия будет утрачена для английской короны.
Эссекс спешно покинул Уонстед и явился на заседание Совета. Он заявил, что лучше других разбирается в ирландском вопросе, и, учитывая опасность, попросил у королевы аудиенции. Она отказала, вызвав у него новый прилив злости.
От ярости и отчаяния он заболел. Мне об этом сообщила Пенелопа. Он слег от своей перемежающейся лихорадки. В бреду он неистовствовал и проклинал королеву. Мы с Кристофером и Пенелопой отправились в Уонстед, чтобы ухаживать за ним и оградить его от тех, кто мог донести на него Елизавете.
Как я его любила! Наверное, больше, чем когда-либо. Он был так молод и так беззащитен, и все мои материнские чувства всколыхнулись от тревоги за него. Мне никогда не забыть разметавшихся по подушке прекрасных волос и безумного выражения его глаз. Мне хотелось убить королеву за то, что она довела его до такого состояния, хотя в душе я осознавала, что во всем виноват только он сам.