Сопка голубого сна
Шрифт:
— За что вас наказал не отец, а царское правительство.
— Нет, тогда обошлось, меня не поймали. Только два года спустя, в 1866 году, я был арестован и сослан за помощь польским эмиссарам.
— Пан Нарцисс, вы у меня в гостях уже третий раз, а я ничего не знаю о ваших похождениях. Сделайте милость, расскажите, хотя бы ради молодежи, ведь молодому тоже интересно, не правда ли, пан Бронислав?
— Правда, пан ксендз, мне очень интересно, просто я не смел просить, поскольку мы с паном Нарциссом мало знакомы.
— Меня просить не надо, я не примадонна и охотно делюсь воспоминаниями с приятными собеседниками, с земляками. Только имейте в виду, что в моих похождениях нет
— Ой, сдается мне, вас надо упрашивать, как примадонну!
— Нет, нет! Но должен вас предупредить, что в двух словах я рассказывать не умею. Привык к обстоятельности во всем, а обстоятельность в рассказе оборачивается скукой. Если это вас не пугает...
— Нисколечко не пугает!
— Ну ладно. Начну с того, что я внук офицера, участника Ноябрьского восстания 1830—1831 годов. Мой отец был винокуром в имении Павелин, принадлежавшем семье Дорантов. Роман Дорант, бывший полковник Войска Польского, сражаясь с москалями в 1831 году, имел под своим началом капитана Заборовского, которого он любил и уважал как бравого и честного офицера. В сражении под Гроховом Заборовский был тяжело ранен и вскоре умер, успев, однако, сказать Доранту, где живет его жена с двумя маленькими детьми — пятилетней дочкой и двухлетним сынишкой. Полковник обещал позаботиться о них.
После того злополучного восстания, а вернее войны, Дорант разыскал вдову своего боевого товарища и сказал, что поскольку он женат, но бездетен, то хочет взять сирот на воспитание. Вдова согласилась отдать только дочь Валерию, а сама с сыном уехала во Францию к брату — она была француженка и до замужества работала гувернанткой. Уехав, она больше ни разу не откликнулась, не прислала ни одного письма, и поиски Дорантов, пытавшихся разузнать хоть что-нибудь о судьбе маленького Заборовского, ни к чему не привели. А вот воспитанница Дорантов, Валерия Заборовская, в неполных семнадцать лет вышла замуж за Юзефа Вой-цеховского и родила сына Станислава, а потом, в 1846 году, меня. Станислав, как и я, участвовал в Январском восстании 1863 года, был ранен, потом, в 1867 году, его взяли в царскую армию, а вскоре он умер в городе Пшасныше, где служил.
Отец мой получил неплохое по тому времени образование, учился в Ловиче, в школе при иезуитском монастыре. Окончил ли он ее — в точности не знаю. В пятнадцать лет его отдали в ученики к знаменитому винокуру и пивовару Сухацкому, у которого он проучился четыре года и стал мастером своего дела. Зарабатывал, взял к себе мать, мою бабушку, с тремя маленькими детьми. Он был человеком способным и предприимчивым. В первые годы работы в летние месяцы практиковался на фабрике котельных изделий и винокуренной аппаратуры, чтобы в случае надобности уметь самому во всем разобраться. Кроме того, работал с архитектором на строительстве, строил по проектам и даже сам делал проекты и сметы. Я видел его сооружения: две прекрасных, похожих на дворцы, каменных винокурни в Повелине и в Настемпове. Со временем он изучил садоводство и пчеловодство, кроме того, был метким стрелком, отличным охотником. Он работал с увлечением, но ему не везло, казалось, после моего рождения фортуна от него отвернулась.
Накопив несколько тысяч рублей, он купил довольно большую усадьбу в Липцах под Варшавой, чтобы зимой работать в винокурне, а летом заниматься сельским хозяйством. Но он нечаянно убил мужика, который воровал у нас кирпич и продавал его на строительстве Варшавско-Петербургской железной дороги. Отец ударил вора палкой только один раз, да и то в порядке самозащиты, когда тот бросился на него, но свидетелей не было, и его арестовали. Дело тянулось
Расплатившись с долгами, отец купил деревянный дом в Сероцке. Летом занимался фруктовым садом, зимой — винокурением. Увы, это длилось недолго. Вспыхнул пожар, сгорело пол-Сероцка, в том числе дом моих родителей.
Моя мать рассказывала, что пан Дорант неоднократно уговаривал отца хлопотать о восстановлении его в дворянском звании на основании хранившихся у него фамильных документов, но он упорно отказывался, говоря, что хочет, чтобы его сыновья пользовались только теми привилегиями, какие дают честность и душевное благородство. Кроме того, он не желал, чтобы мы получали чины и почести от царских властей, а в восстановление независимости Польши уже не верил. Господа дворяне, говорил он, бездельничают сверх всякой меры, гнушаются трудом, состязаясь друг с другом в прожигании жизни. Они презирают народ, который своими руками создал все богатство страны и к которому это богатство рано или поздно вернется. Дворяне, говорил отец, исчезнут с лица земли, останутся только те из них, которые своим умом и знаниями будут служить народу, а благородством и культурой показывать ему пример.
Моя мать была очень набожна, отец не так, но она мечтала, чтобы я стал ксендзом. Увы, мы жили все беднее, и средств, чтобы отдать меня в духовную семинарию, не было и не предвиделось. В конце концов меня отвезли в Варшаву, где приятель отца, адвокат Тырка, определил меня на обучение вместе со старшим братом Станиславом к знакомому купцу, Цихоцкому, торгующему вином и специями. Но пробыл я там недолго. Прежде всего потому, что мать не могла нас обоих с братом обеспечивать приличной и всегда чистой одеждой, а, во-вторых, к матери приехал в гости ее дядя из Остроленцкого уезда и, выслушав ее сетования на то, что в семье не будет ксендза, придумал что делать.
В Вапове, где дядя управлял большим имением, жил известный на всю губернию органист Росинский. А поскольку у меня был хороший музыкальный слух, приятный голос и я немного играл на скрипке, дядя предложил матери отдать меня в обучение к Росинскому, с тем, что жить я буду у дяди под его и бабушкиной опекой. Мама охотно согласилась, как-никак открывалась перспектива связать мое будущее с костелом.
Я любил мать, рад был ей угодить, был набожен, так что уговаривать меня не пришлось. К тому же я, вероятно, надеялся, что у бабушки с дядей, старым холостяком, мне будет неплохо. Итак, дядя увез меня из Варшавы, и в тринадцать лет я начал учиться церковной музыке и пению. Оказался способным учеником, к весне 1862 года закончил ученье и был принят учителем в начальную школу в Еленках с условием, что с весны, с марта, буду выполнять также обязанности органиста.
Ну, а в середине января вспыхнуло восстание. Молодежь призывали бороться за родину. А поскольку я был в то время влюблен в Гарибальди, читал про его поход «тысячи красных рубах» и про освобождение Италии, то по первому же зову мы с двумя дружками — Владиславом Морачевским и Адамом Попелярчиком — отправились искать повстанческий отряд. Благословила нас на это святое дело сестра Владислава и моя кума Анеля Морачевская.
Найти отряд было нетрудно. Поздним вечером мы прибыли в лагерь Мыстковского. Наутро нас проэкзаменовали, зачислили и распределили по взводам. Отряд формировался в небольшой деревушке, окруженной казенными лесами. Названия не помню, она где-то к востоку от Длугосёдла и Пшетичи, к северу от Вышкова.