Соратники Иегу
Шрифт:
— Кто из вас, господа, здесь главный? Мне надобно передать ему письмо моего генерала.
Морган выступил вперед:
— Это я, — сказал он.
— А как ваше имя?
— У меня их два.
— Ваша боевая кличка?
— Морган.
— Да, это о вас говорил мне генерал. Вдобавок я признал вас: в тот вечер, как я заявился к монахам, вы мне вручили мешок, где было шестьдесят тысяч франков. Так у меня к вам письмо.
— Давай!
Крестьянин снял шапку, оторвал подкладку и извлек из-под нее листок бумаги, на котором, казалось, ничего не было написано. Отдав честь по-военному,
Тот повертел его в руках и, не обнаружив на нем ни строчки, потребовал:
— Свечу!
Принесли свечу. Морган подержал листок над огнем.
Мало-помалу на бумаге под воздействием тепла начали проступать буквы, и можно было разобрать почерк Кадудаля.
Эта хитрость была знакома молодым людям, только бретонец с удивлением воззрился на листок.
Возможно, наивный крестьянин вообразил, что тут не обошлось без колдовства, но раз уж дьявол стал помогать роялистам, шуан был не прочь вступить в сделку и с самим дьяволом.
— Господа, — спросил Морган, — хотите узнать, что пишет нам генерал? Все кивнули головой. Предводитель прочитал:
«Любезный Морган!
Если Вам скажут, будто я изменил правому делу и договорился с правительством первого консула по примеру предводителей вандейцев, то не верьте ни слову! Я из той части Бретани, где говорят по-бретонски, и упрям, как все бретонцы! Первый консул послал ко мне одного из своих адъютантов; он предлагает моим бойцам полную амнистию, а мне — чин полковника. Я даже не стал советоваться с моими молодцами и отказался от их имени и от своего.
Теперь все зависит от Вас. Поскольку мы не получаем от принцев ни денег, ни поддержки, Вы остаетесь единственным нашим казначеем. Закройте для нас свою кассу, или, вернее, перестаньте черпать для нас из государственной казны, и роялистское движение, чье сердце сейчас бьется только в Бретани, мало-помалу станет слабеть и под конец окончательно заглохнет.
Нечего и говорить, что, когда оно замрет, мое сердце также перестанет биться.
Мы с Вами взяли на себя крайне опасную миссию, и, по всей вероятности, нам не сохранить головы, но, согласитесь, будет отрадно услышать, если только умершие на том свете что-нибудь слышат: «Все потеряли надежду, они одни не отчаялись!»
Один из нас двоих переживет другого, но и тот, в свою очередь, погибнет; так пусть же он скажет, умирая: «Etiam si omnes, ego non» note 23
Положитесь на меня, как я полагаюсь на Вас!
Жорж Кадудаль.
P.S. Вам известно, что Вы можете передать Золотой Ветви все деньги, какие у Вас имеются для общего дела; он обещал мне, что ни за что не попадется, и я верю его слову».
Note23
«Если
Когда Морган дочитал письмо до конца, поднялся гул восторженных восклицаний.
— Вы слышали, господа? — спросил он.
— Да! Да! Да! — раздалось со всех сторон.
— Прежде всего: какую сумму можем мы передать Золотой Ветви?
— Тринадцать тысяч франков с Силанского озера, двадцать две тысячи — с Кароньер, четырнадцать тысяч с Мексимьё, всего сорок девять тысяч, — отвечал один из братьев.
— Слышите, мой друг? — обратился к Золотой Ветви Морган. — Это сущая безделица, вдвое меньше, чем прошлый раз, но вы знаете пословицу: «Самая красивая на свете девушка не может дать больше того, что у нее есть».
— Уж генералу-то ведомо, чего вам стоило раздобыть эти деньги, и он сказал: «Сколько бы они ни прислали, я все приму с благодарностью».
— Тем более что следующий раз мы пришлем побольше, — проговорил только что вошедший молодой человек, которого никто не заметил, ибо всеобщее внимание было поглощено письмом Кадудаля, — если пожелаем в будущую субботу перемолвиться словечком с кондуктором почтовой кареты, направляющейся в Шамбери.
— А, это ты, Валансоль! — воскликнул Морган.
— Прошу тебя, барон, — никаких имен! Пусть нас расстреляют, гильотинируют, колесуют, четвертуют, но мы должны оберегать свою семейную честь! Меня зовут Адлер, и я не отзываюсь больше ни на какие имена!
— Виноват. Так ты говоришь…
— … что почтовая карета, следующая из Парижа в Шамбери, в субботу будет проезжать между Ла-Шапель-де-Генше и Бельвилем; она везет пятьдесят тысяч казенных денег монахам, которые живут в монастыре святого Бернара. Добавлю, что между этими двумя пунктами есть местечко, называемое Белым Домом, весьма удобное для засады.
— Что скажете на это, господа? — спросил Морган. — Окажем ли мы честь гражданину Фуше, удостоив внимания его полицию? Или уедем? Покинем ли мы Францию или же останемся верными Соратниками Иегу?
— Остаемся! — был единогласный ответ.
— В добрый час! — воскликнул Морган. — Узнаю вас, братья! В только что полученном нами замечательном письме Кадудаль указал нам путь. Примем же его героический девиз: «Etiam si omnes, ego non»!
— Золотая Ветвь! — обратился он к бретонскому крестьянину. — Сорок девять тысяч франков в твоем распоряжении. Отправляйся, когда захочешь. Передай генералу, что в следующий раз он получит от нас больше, и добавь от моего имени, что, куда бы он ни направился, хотя бы на эшафот, я посчитаю для себя честью последовать за ним или опередить его. До свидания, Золотая Ветвь!
Тут Морган повернулся к молодому человеку, который так настаивал, чтобы было сохранено его инкогнито.
— Дорогой Адлер, — проговорил он с улыбкой, доказывающей, что к нему вернулась его обычная веселость, — я берусь накормить тебя и уложить спать. Надеюсь, ты примешь мое предложение.
— Приму с благодарностью, друг Морган, — отвечал новоприбывший, — однако имей в виду, что я удовлетворюсь любым ложем, потому что падаю от усталости, но далеко не любым ужином, хотя и умираю с голоду.