Сорные травы

Шнейдер Наталья

— Да, спасибо.

Работаем. Там, в городе, еще тысячи трупов, которые вот-вот начнут разлагаться. И которые нельзя похоронить без свидетельства о смерти, а свидетельство не выдадут без исследования. Невозможно вычерпать море чайной ложкой, но придется. Скажи кто пару дней назад: судебный медик будет вкалывать сутками, словно врач фронтового госпиталя, — посмеялась бы от души. Сейчас было не до смеха.

Ближе к ночи шеф разогнал по домам всех, кроме дежурных, иначе, по его словам, назавтра мы будем никуда не годны. Возражать никто не стал, даже для приличия. Все равно трупы везли быстрее, чем мы работали.

Я

ехала в полупустом — как всегда в это время — автобусе стоя, чтобы не заснуть. Радио у водителя вместо традиционного «шансона» издавало какое-то монотонное бухтение. Я прислушалась: речь патриарха. Складно говорит. Година тяжелых испытаний, благодать во Христе, утешение в вере для тех, кто остался, смирение и покаяние. И еще много таких же выспренних, но на самом деле ничего не значащих слов. Не нужно мне такое утешение, засуньте его себе куда подальше. Мне нужны силы и трезвый разум. Мне, Иву с коллегами, безымянным ментам, разрывающимся между вызовами — нервы у людей на пределе и там, где раньше бы все ограничилось обычным скандалом, сейчас доходило до убийства. Не думаю, что скорбящих утешит призрачное обещание лучшей доли на небесах для тех, кто ушел. Впрочем, кто их поймет, этих верующих. Ив называл себя православным, но на моей памяти в церкви он бывал от силы раза три, и то во время сессии, так что не считается.

Человек слаб, ему хочется верить в справедливого всемогущего и мудрого отца. Только во все времена боги у человечества получались под стать самим людям. Олимпийцы были жестоки, эгоистичны, коварны и проявляли внимание к смертным разве что из-за нелепого каприза или похоти. И чаще всего то внимание самим смертным выходило боком. Бог Ветхого Завета, на мой взгляд, смахивал на параноика, начисто лишенного этических ориентиров. Добро — это когда я угоню чужих коров, зло — когда угонят у меня. Бога Нового Завета я откровенно не понимала. Не люблю насилья и бессилья, как пел теперь уже классик. А то, что люди творили его именем, и вовсе выходит за пределы разумного. Верьте, во что хотите. Но не лезьте со своей верой к непричастным.

— Недоговаривает Святейший Владыка, — сказала сидящая рядом женщина. — Жалеет нас, грешных. А надо бы без жалости сказать, что кара это за грехи.

Я окинула ее взглядом: длинная юбка в катышках, годная разве что на половую тряпку, платок по брови. Все понятно. Странно — молодая, не старше меня.

— А как Господь длань карающую простер, сразу в церковь побежали — не протолкнуться. Раньше надо было думать.

Ну да, четырехмесячный Кирюша, несомненно, успел нагрешить в этой жизни так, что ничего, кроме смерти, не заслужил.

— Живут в блуде, вот у них Господь детей и отобрал. Развратничают, чревоугодничают, гордыню свою тешат, а потом удивляются, что Бог покарал.

Я старательно уставилась на собственное отражение в темном окне. Не надо связываться с фанатиками. Не убедишь, а себе настроение испортишь.

— Вот у меня, слава Господу, все родственники живы, и у мужа. А все потому, что праведно живем.

Очень хотелось спросить — что ж вам, таким праведным, Господь деток не дал? Или вы друг с другом не спите? Так еще апостол Павел велел супругам не уклоняться друг от друга. Но сказала другое:

— Гордыню тешишь, сестра. Как тот фарисей, о котором Господь наш проповедовал.

Не удержалась, нервы

ни к черту. Жри, сволочь. Со мной ты поспоришь, а с Заветом? Как ни странно, писание я знала хорошо, слишком хорошо для атеистки. Книгу, на которой выросла вся европейская культура, знать просто необходимо, иначе большая часть этой культуры пройдет стороной. Но именно изучение первоисточника отвратило меня от веры раз и навсегда. Я не хочу верить в такого Бога.

— Сказано в писании, — продолжала я, — два человека вошли в храм помолиться: один фарисей, а другой мытарь. Фарисей благодарил Господа за то, что он не таков, как все остальные, пришедшие в храм.

Память у меня хорошая: первые три курса мединститута разовьют прекрасную память у кого угодно. Жаль только, застревает в ней большей частью ненужная дрянь, вроде этой. Книги могу цитировать страницами, зато запомнить телефон не в состоянии.

— Мытарь же говорил: Боже! будь милостив ко мне, грешнику! И сказал Господь, что мытарь пошел оправданным в дом свой, не то что фарисей. Ибо всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится.

Автобус подкатил к моей остановке, распахнул двери.

— Не уподобляйся фарисею, — усмехнулась я напоследок. — А то Господь может и не простить.

Настроение испортилось окончательно. Нет, в Сеть не полезу. Черт с ней, с информацией, никуда не убежит. В душ, позавчерашний борщ и спать.

Утром оказалось, что транспорт ходит кое-как. Проторчав на остановке четверть часа вместо привычных трех-пяти минут, я чертыхнулась и потопала пешком. Автобус догнал на середине пути, пришлось пробежаться. И все равно на работе я появилась на час раньше положенного. Вокруг здания вилась очередь, живо напомнившая мне девяностые годы. Когда в наш деревенский магазинчик завозили продукты, вокруг выстраивался народ с трех окрестных поселков. Здесь, наверное, еще больше собралось, город все-таки.

Все наши оказались в сборе: работы за ночь только прибавилось. ДТП, несчастные случаи, суициды, убийства… Что раньше было чрезвычайным, за последние три дня превратилось в обыденность. Ничто не вернется на круги своя, это очевидно, но о будущем думать не хотелось. Век расшатался, но скверней всего то, что рожденный его восстановить едва ли найдется.

— Марья, — окликнул Вадим. — Вечером на кладбище едем. Ты в чем пришла — нужно будет домой заезжать?

— Нет.

Джинсы, водолазка, кроссовки. Сойдет. Белый халат быстро отучает модно одеваться — к чему, все равно никто не увидит. Тем более когда на работе каждый раз полностью меняешь верхнюю одежду на безликую и бесформенную.

— Лопаты есть? — поинтересовалась я.

— Есть. Вчера до ночи по городу мотались, искали — думали уже, не найдем. Еще надо где-то кресты достать. Хотя бы самые простенькие. Памятники потом, когда земля осядет.

Да, ближе к осени памятники тоже станут страшным дефицитом. Как по мне, покойникам без разницы, лежать ли под простым деревянным крестом или под китчевыми ангелами, скорбно обнимающими каменную плиту с именем и портретом. Но люди умудряются меряться размерами, даже хороня мертвых. Или пытаются искупить свою же вину, возвращая умершим то, что пожалели когда-то для живых. Впрочем, мне легко судить, я ни разу не теряла близких. В конце концов, всем нам есть в чем повиниться перед ушедшими.