Сорные травы
Шрифт:
— Больше не надо, наверное. Ты ведь плавать не умеешь?
— Нет.
— А как тебя зовут, воробышек?
— Какая разница? — Он поднял на серьезный взгляд. — Зови, как хочешь.
Пацаненок плеснул водой в мою сторону, я взвизгнула, уворачиваясь от брызг, и проснулась. Почему-то в преотвратнейшем настроении. Мотнула головой, отгоняя остатки утренней ленивой дурноты, и поплелась в душ.
Позавтракав традиционно порознь, мы с мужем разбежались по работам. Порой я ощущала себя не женой, а кем-то вроде верного вассала. Хорошо хоть, не боевой кобылицей. Взаимные обязательства,
Накануне я несколько раз звонила Ане. Хорошо поставленный женский голос неизменно сообщал, что абонент недоступен. Это можно было понять — на месте подруги я бы тоже отключила к чертовой матери все средства связи, чтобы остаться наедине со своим горем. Тот, кто сказал, что разделенная беда — полбеды, жил в другое время. Сейчас люди не умеют просто молча быть рядом — или бросаются утешать, или высказывают неловкие слова соболезнования, затертые и оттого фальшивые. Так что беспокоиться о подруге повода, наверное, не было: не возьмет трубку до вечера, приеду домой, проведать.
То, что звонить не придется, я поняла, едва оказавшись на работе. Аня лежала у входа в зал, на самом верху сложенного из тел стеллажа — не помещались иначе трупы в не такой уж большой морг, — уже раздетая, с биркой на ноге, как и полагается. Сплющенная грудная клетка, оторванные большие пальцы на руках, выраженно цианотичное лицо… автодорожка, компрессионная асфиксия? Господи, вот это и называется профессиональная деформация.
— Марья?
— Когда?
Вадим проследил за моим взглядом, обнял за плечи.
— Ну-ка, пойдем… Михалыч, переложи куда-нибудь, чтобы не перед глазами.
Вадим вывел меня на улицу, вручил сигарету.
— Знакомая?
— Это для ее сына мы могилу копали.
— Понятно. Сейчас сопроводительные документы подниму. Вернусь, расскажу.
Я кивнула.
— Еще одну сигарету оставишь? Пока ходить будешь…
Вадим бросил мне на колени пачку и исчез.
— Ты глянь, курят еще, — донеслось откуда-то сбоку. — Вместо того чтобы работать, штаны на ступеньках просиживают.
Я подняла голову. Пикетчики. Прибавилось по сравнению со вчерашним — всю ограду облепили. Пусть. Если народу нечем заняться — их дело, как потратить личное время. Больше того, что мы уже делаем, никто сделать не в силах. Как быстро нынче люди теряют терпение: раньше, бывало, ждали больше недели явно криминальные трупы, которые нельзя хоронить без разрешения прокуратуры. И не возмущались же. Понятно, что это ненормально и неправильно, но ведь и мы не для собственного удовольствия покойников у себя держим. Сейчас же… Такое чувство, будто агрессия копится в воздухе, словно ток в пластинах конденсатора, чтобы потом бабахнуть с оглушительным треском.
— В общем, так. — Вадим вернулся на крыльцо. — Привезли под утро, как неопознанную — похоже, сумочку с документами кто-то прихватил, пока «скорую» дожидались. Опознаешь потом по всем правилам?
— Да.
— Хорошо, я передам. Само ДТП еще вчера случилось. Въехала в столб. Просто
Я снова кивнула.
— Да какая теперь, на хрен, разница?
Будто знание о том, что именно случилось, Аню воскресит.
— Чтобы достать, машину разрезали. Ну а остальное ты видела.
— Видела. — Я отбросила в сторону окурок и тут же достала еще одну сигарету. — Вадим, ты верующий?
— Нет.
— Жаль… Хотела попросить помолиться за упокой… Аня верующая была. Ну, не то чтобы совсем… как все сейчас.
Купить, что ли, сигарет, чтобы не стрелять у сослуживцев? Пригодятся еще, похоже. Потрясающе удобная штука: можно медленно вдыхать-выдыхать дым и молчать. Вроде как занят, а на самом деле ничего не делаешь и ни о чем не думаешь. Вдох… медленный выдох… стряхнуть пепел с кончика. Не думать. Потому что если я начну думать, то сойду с ума. И не чувствовать.
— Слушай, а ведь она, похоже, с кладбища ехала. И я должна была рядышком сидеть.
Выходит, неприятное знакомство мужа спасло мне жизнь. Неожиданно.
— Вот как… Повезло тебе.
— А может, так бы и лучше было? Никаких тебе больше авралов, никаких проблем. Лежала бы сейчас холодная и спокойная.
— Ты в своем уме? — встревожился Вадим.
— Шучу, — я вздохнула. — Устала просто, вот и несу невесть что. Пошли работать, а то эти сейчас кипятком ссать начнут. Ох, черт, ее ведь как-то хоронить еще…
— Да уж… Марья, а пойдем-ка в кабинет, коньяку плесну, проревешься.
— Не стоит. Спасибо, правда. Разучилась я реветь за последние дни. Пойдем работать.
Трупы везли. В холодильники мы уже давно не заглядывали, утрамбовав туда столько тел, сколько влезало без деформации, и наплевав на санитарные нормы. Остальных аккуратно раскладывали вдоль стеночек, ровненько друг на друга, иначе пришлось бы учиться летать, чтобы не наступить на трупы. Об очередности уже давно никто не вспоминал — брали тех, что на грани, чтобы не отдавать родственникам совсем уж гниющие тела. Конвейер. Времени думать нет, времени переживать тоже. Работать надо. Хорошо еще, что шеф успел нового санитара оформить.
Новенький оказался четверокурсником меда, и кличка Студент приклеилась к нему в первые же полчаса, так что имя Саша забыли, не успев запомнить. То, что приходится работать днем вместо ночных, как предварительно договаривались, смен, Студента не смутило — все равно, по его словам, учиться невозможно. Кто-то из преподавателей умер, кто-то хоронил своих, расписание полетело к чертовой матери. Пятый и шестой курсы сняли в поликлиники и на «скорую», с первого по третий занимались в основном теорией, а до четвертого, как оказалось, никому не было дела. Тем более что преподаватели клинических дисциплин перебрались с кафедр в ординаторские, заменив погибших коллег и помогая выжившим разобраться с авралом. Словом, парень оказался предоставлен сам себе и уже подумывал о том, чтобы взять академ и уехать к родителям в райцентр, когда позвонил шеф.