Сорок монет
Шрифт:
Хотя в кабинете было прохладно, на лбу у директора выступили капельки пота.
Увидев, что тот мешкает с ответом, Тойли Мерген явно забеспокоился.
— Я, кажется, у вас спрашиваю!
— Вообще-то, краем уха я слышал, будто Аман устроился буфетчиком в новый ресторан, ну, в тот, что открылся на берегу реки.
У Тойли Мергена волосы на голове зашевелились.
— Что? Буфетчиком в ресторан? Не может этого быть!
— Сам-то я, правда, не ходил туда и не видел. Может вовсе не туда он устроился. Точно не знаю, Тойли-ага.
Но
Да, от несимпатичного тебе человека убежать можно, но от истины не убежишь…
Увидеть своего сына-инженера, которым в душе гордишься, за буфетной стойкой, среди бутылок с разноцветными этикетками не так-то приятно. Тойли Мерген почувствовал, что ноги ему не подчиняются и он спотыкается на ровном полу.
Аман, не подозревая, что отец давно наблюдает за ним, весьма проворно разливал по стаканам напитки. Он ловко доставал из-под прилавка бутылки с пивом и выстраивал их на подносах. Официанты с заплывшими лицами и официантки с застывшими на губах улыбками, но с утомлённо равнодушным взглядом поторапливали его: «Давай, Аманджан, давай!» А один парень в пёстром костюме, с бледным бескровным лицом и с длинными, падающими на плечи волосами тёрся грудью о буфетную стойку и бормотал:
— Она отвернулась от меня… Говорит, найдёт получше, чем я… Пусть найдёт, посмотрим… Сын переводчика Хайдара не останется на этом свете холостым…
Аман спросил у него:
— Ты мне что-то хочешь сказать?
— Хочу и говорю: «Налей!» — Парень отшатнулся от стойки и сразу же снова припал к ней грудью. — Аманджан, приятель, умоляю тебя, налей ещё сто. Не жадничай. Я сегодня должен напиться, должен, понимаешь?
— По-моему, тебе уже хватит! Право же, достаточно, — пытался уговорить его Аман.
— Вот ещё, стал бы я умолять тебя, если бы было достаточно. Да налей ты, ей-богу! Не на твои пью, а на свои…
Тойли Мерген не мог больше смотреть на своего вспотевшего от суеты сына. Он подошёл к стойке, взял бутылку водки, которую Аман ещё не откупорил, и сунул её волосатому парню.
— На, держи, раз не можешь обойтись без этой отравы, пей! А что останется — вылей себе за шиворот!
— Слава аллаху! Не вывелись ещё щедрые люди… — Волосатый прижал бутылку к груди и, покачиваясь, пошёл к столику.
Тут только Аман увидел отца.
— Папа! ты?..
— Что всё это значит? — Тойли Мерген обвёл рукой зал. — Для этого ты столько лет учился? Почему ты ушёл из автопарка?
— Захотелось и ушёл, — неуверенно заговорил Аман. — Надоело возиться в мазуте…
— Что, что? — Тойли Мерген свирепо сверкнул глазами на сына. — В селе — песок, пыль, в автопарке — мазут. Наконец-то нашёл чистенькое местечко! Как ж прикажешь тебя теперь называть, ведь не инженером же? Так, может, попросту дармоедом?
— Папа! — Аман тоже повысил голос. — Давай отложим этот разговор!
— Нет, не отложим! — процедил сквозь
— А что я такое сделал?
— Хватит, Аман! Не обманывай хоть самого себя. Ступай, к кому надо, и сейчас же сдай свой буфет. Я буду тебя ждать у дверей.
— Вчера начал работать, а сегодня сдавать…
— Можно сегодня начать и сегодня же отказаться! Я тороплюсь! — сказал Тойли Мерген и повернул к выходу. Но тут сбоку шевельнулась бархатная штора, и из-за неё выплыл солидный мужчина в сером костюме, золотозубый и седовласый.
Ашота Григорьевича Саркисяна — директора ресторана — многие называли «дядя Ашот», но Тойли Мерген неизменно величал его — своего старого знакомого и сверстника «братом Ашотом».
Наверно, Ашот Григорьевич и вышел потому, что услышал голос Тойли Мергена.
Раскинув руки, он подошёл к дорогому гостю и пожал ему руку.
— Рады видеть! Рады видеть! Проходи, Тойли. Я угощаю тебя сегодня таким люля-кебабом, что всю жизнь помнить будешь его вкус! Есть и чудное винишко!
— Знаю, что и вина у тебя сладкие, и яства отменные. Только не сейчас, брат Ашот. Угостишь в следующий раз, — извинился Тойли Мерген и кивнул в сторону сына. — Я приехал за этим молодцом. И к тому же очень тороплюсь.
— Догадываюсь, зачем ты приехал, — сказал Ашот Григорьевич и отвёл Тойли Мергена в сторону, чтобы не мешать официантам. — Знаю и то, что ты недолюбливаешь торговых работников, особенно таких, как я, которые всю жизнь мололи мясо на котлеты.
— Если, брат Ашот, я кое-кого и недолюбливаю, к тебе это никак не относится, ты всегда был мне по душе. Я съел у тебя много хлеба-соли. Но этот… — Он кивнул в сторону сына. — У него молоко ещё на губах не обсохло, да и не сможет он стать таким, как ты! Не сможет!
— Почему? — возразил Ашот Григорьевич. — Твой сын получил высшее образование. Голова у него вроде бы на плечах. А опыт не сразу приходит, с ним не рождаются. Научим. Нам нужны умные, воспитанные люди, с образованием. Теперь и наш ресторан постепенно, как в Москве, Риге, Тбилиси, становится заведением культурного досуга, местом приятных бесед. Вот посмотришь, скоро и в наших ресторанах не то что шуметь или кричать будет неприлично, но погромче вилкой или ложкой стукнуть и то постесняются. Миновали времена жужжащих от мух харчевен, какие были в пору нашего детства.
— Знаю, что миновали. Знаю.
— Если знаешь, почему прибежал за сыном?
— Человек — не универсальный трактор, чтобы один день на нём пахать, другой день прицеплять к нему сеялку, а на третий косить траву. Человек учится, выбирает профессию, потом работает. И работу свою он должен любить. Если не ошибаюсь, это твои слова?
— Возможно. Какая же работа без любви. Это само собой разумеется.
— Хотя мой сын и стоит сейчас с бутылкой в руке, а сердце его — у руля хлопкоуборочной машины. И потому, брат Ашот…