Сорок монет
Шрифт:
— Коли бы не хотели, не стали бы ждать семь лет, пока ты выплатишь за меня калым. И, пожалуйста, не уводи разговор с сторону. Говори о сыне!
— Если говорить о сыне, то у меня есть кое-какие опасения.
— Что ещё?
— Я не уверен, что та девушка захочет стать женой твоего сына.
— Ещё как захочет! Да если Аманджан кликнет, десять таких, как она, придут. Ещё вприпрыжку прибегут.
— Не знаю, как другие, а она, пожалуй, не побежит. Ты хоть её видела?
— Не видела, а знаю!
— Ну, раз ты всё знаешь,
Даже из-за закрытых дверей ворчание жены довольно долго не давало ему покоя.
Под вечер, когда он ушёл к Дурды Кепбану, Аман вернулся с работы.
Мать встретила сына со слезами на глазах:
— Боже мой, боже мой! Почему я не умерла весной, когда так тяжело болела! Я бы не испытала теперь такого позора!
— Мама, что с тобой? Я ничего не понимаю.
— Чего же тут не понять? — проворчала Акнабат и, глубоко вздохнув, сквозь слёзы посмотрела на сына. — Как мне не плакать, если на девушку, которую мой сын решил взять себе в жёны, с гордостью смотрит другой. А глупый отец тебя ещё одобряет.
— Мама, прошу тебя, перестань плакать, — рассердился Аман. — Никто, кроме меня, с гордостью на Сульгун не смотрит!
— Ах, так! А если я собственными ушами слышала, что жена Сервера из Геокчи уже договаривается с Дурсун насчёт свадьбы? Она сидит в их доме, словно привязанная, и через каждые два слова повторяет: «Мой Айдогдыджан любит Сульгунджан».
— Не может этого быть!
— Ты, значит, собственной матери не веришь?
— Ты была у них и сама видела мать Айдогды?
— Сынок! Разве бы я сказала, если б не видела! Когда я услышала, что болтает эта толстенная баба, меня озноб прошиб, волосы дыбом встали. Не помню, как я встала и ушла.
— Почему же ты ушла? Надо было хоть поговорить с матерью Сульгун.
— А зачем говорить, когда и так всё ясно. Если бы не хотели, жена Сервера не сидела бы хозяйкой в их доме. Ей бы сразу дали от ворот поворот.
— Значит, ты и Сульгун не видела?
— На что она мне сдалась? Я узнала, кто она такая, и мне этого достаточно!
Аман молчал, опустив голову. А мать решила — раз задумался, уже хорошо, и беззвучно вышла на кухню за чайником и чуреком. Но когда Акнабат вернулась, Амана и след простыл. Он бежал в сторону дороги, ведущей в город.
По вечерам в ресторане дяди Ашота бывало особенно многолюдно. Обычно люди заранее заказывали столики.
На счастье Амана, Ашот Григорьевич ещё не ушёл и, увидев, что парень растерянно топчется в дверях в поисках места, подошёл к нему, поблёскивая золотыми зубами.
— Проходи, Аман, проходи! — приветливо сказал он на хорошем туркменском языке.
— Спасибо, Ашот-ага, а то я уж собрался уходить — вижу сесть негде.
— Для тебя мы найдём местечко! — И Ашот Григорьевич распорядился поставить
— Неплохо.
— Почему такой грустный?
— Работы много, Ашот-ага.
— Когда человек много работает, у него лицо бывает усталое, а не грустное.
Подошла черноглазая молоденькая официантка и прервала их разговор. Аман заказал коньяк и люля-кебаб.
Снова сверкнув золотыми зубами, Ашот Григорьевич спросил:
— У тебя плохо на душе. Угадал?
— Угадали, — сознался парень.
— Когда я был в твоём возрасте, то мечтал только о двух вещах на свете, — начал Ашот Григорьевич. — Сказать?
— Скажите.
— Первое — о настоящих друзьях, которым молено было бы доверить сердечные тайны. И второе — о верной и, конечно, красивой девушке. Ни о чём другом я не печалился. А теперь, слава богу, и друзей у меня хороших достаточно, и на семью не обижаюсь. Только одно кажется обидным. Годы уходят. Тут уж ничего не поделаешь. Сие, как говорится, от нас не зависит. А всё остальное хорошо. Будь счастлив, Аман. Заходи. Большой привет моему другу Тойли!
После ухода Ашота Григорьевича Аман быстренько выпил коньяк, немного поковырял люля-кебаб, закурил и вышел из ресторана.
Всю дорогу до дома Сульгун он дымил, прикуривая одну сигарету от другой.
«Зайти или не зайти? А, может, позвонить из автомата?» — раздумывал он, но тут из подъезда неожиданно вышла Сульгун.
— Аман, что ты здесь делаешь?
— Да вот, пришёл.
— Ты выпил?
— Может быть.
— Зайдём к нам.
— Нет, не пойду.
— Почему? Я несколько раз приглашала тебя, но ты говорил, что стесняешься. Сегодня, слава богу, ты сам пришёл. Заходи. Я познакомлю тебя с мамой. Ну, чего ты? По телефону ведь разговариваешь с ней. У меня очень хорошая мама. Сам увидишь, как с ной легко и просто. Пока попьёшь чай, я сбегаю в больницу.
— Не зови меня сегодня, Сульгун, — сказал Аман, а сам не двинулся с места. — Иди в больницу, а я тут поброжу, подожду тебя.
— Аман, как ты себя ведёшь? — Девушка начала сердиться. — Утром была у нас тётя Акнабат. Моя мама обрадовалась ей, хотела принять получше, но тётя Акнабат, не выпив даже чаю, ушла. Теперь ты. Что всё это значит?
— А ты не знаешь?
— Нет.
— Хочешь, чтобы я сказал?
— Говори.
— Почему у тебя от меня секреты?
— Какие секреты?
— Не делай вид, что не знаешь, Сульгун!
— Честное слово, не знаю.
— Тогда скажи: зачем приходила мать Айдогды?
Только теперь-Сульгун поняла, что к чему, и от всей души рассмеялась.
Вернувшись сегодня днём с работы, Сульгун застала свою мать опечаленной. И на вопрос дочери, не заболела ли она, Дурсун рассказала, что приходила мать Амана и ни с того ни с сего, отказавшись от чая и обеда, ушла. Мать и дочь были в полном недоумении, тем более, что тётушка Акнабат много лет не бывала у них.