Сорок монет
Шрифт:
— Всё сделаю, дочка, не волнуйся, — ответила мать и выглянула на лестницу. — Заходи, мой хан!
— Са… салам, тётушка!
— Проходи, проходи.
Аман изо всех сил старался казаться трезвым. Но что ты сделаешь, если ноги тебе не подчиняются? Покачиваясь, он вошёл в квартиру.
— Иди, хан мой, иди! — приговаривала Дурсун и, поддерживая его, провела в свою комнату. — Вот постель. Раздевайся и ложись. Не стесняйся, будь как дома.
Никто не беспокоил Амана, пока он сам не проснулся. Он не удивился, что лежит в чужой комнате на чужой постели. Он, как ни странно, — ведь выпито было порядочно, — помнил почти всё. И как он, опрометью
Да, он всё помнит. Но понять своего поведения не может. Пьяный молодой человек приходит в дом девушки и укладывается спать.
Боже, какой стыд! А ещё не решался прийти и познакомиться с её матерью, хотя она несколько раз просила его. Зато теперь он предстал перед своей будущей тёщей во всей красе. Его мать никому бы такого не простила. А тётушка Дурсун не упрекнула его, даже, наоборот, старалась утешить.
Лучше бы она раскричалась и вытолкала его, пьяного, из дома. Что теперь делать? Как он покажется ей на глаза? Почему Сульгун не разбудила его? Наверно, она уже ушла на работу. Будь она дома, было бы всё-таки проще.
Аман оделся, застелил постель и, не зная, что делать, стоял посреди комнаты.
Тихий голос тётушки Дурсун вывел его из оцепенения.
— Как тебе спалось, мой хан? — спросила она.
Покраснев до ушей, Аман открыл дверь.
— Спасибо, очень хорошо, очень, — пробормотал он, низко опустив голову.
— Не прячь глаза, хан мой, не надо — старалась подбодрить его Дурсун. — Чего в молодости не бывает. Сульгунджан хотела разбудить тебя пораньше, а я не велела трогать. Ступай, умойся, чай на столе.
— Стыдно мне, тётя Дурсун. Гнать меня надо, а не чаем поить, — не поднимая головы, проговорил Аман. — И на работу я опоздал.
— Если ты сегодня опоздал, — назидательно сказала Дурсун, — завтра начнёшь пораньше. А сейчас умойся и иди к столу. Тебя завтрак ждёт. Для тебя готовила. Не пропадать же добру?!
Наверно, все матери на свете похожи друг на друга. Сколько раз и у себя дома слышал он такие слова.
За столом тётушка Дурсун не докучала Аману разговорами, только подливала чай и подкладывала еду. Замэтив, что он осторожно отодвинул тарелку, она спросила:
— Ты уже поел? Или тебе не понравились мои голубцы?
— Спасибо, всё очень вкусно, — ответил Аман и поднялся. — Больше мне нельзя задерживаться. У меня, вы же знаете, сердитый отец. Он до грамма подсчитывает собранный хлопок. Мне и так влетит. А если я ещё задержусь, он поднимет шум. Спасибо вам за всё. Простите меня, что доставил столько хлопот.
— Ну, раз так, иди, хан мой, — сказала Дурсун, провожая парня до дверей. — Маме передай от меня большой привет. Она тут приходила ко мне, да ни с того ни с сего встала и ушла. Что она вдруг заторопилась, я и не знаю. Так мы с ней ни о чём толком и не поговорили.
— Будьте здоровы. Ещё раз спасибо. А мама к вам непременно придёт, и вы с ней обо всём поговорите.
Обложившись
На третий день ревизии он нашёл людей, которые были не в чести у Тойли Мергена. Но и тут его ждало разочарование — никто не захотел клеветать на бывшего председателя.
Кособокий Гайли не ждал приглашения. Он явился к ревизору сам и прямо с порога предложил свои услуги:
— Если ты за столько лет, Караджахан, не сумел узнать Тойли Мергена, хотя немало чая у него выпил, я тебе расскажу, кто такой наш бывший председатель!
Ревизор так обрадовался приходу Гайли, а ещё больше его многообещающим словам, что подумал: «Я, кажется, открыл крышку сундука с золотом».
— Говорите, говорите, старина! — засуетился от нетерпения ревизор. — На какие средства Тойли Мерген построил дом? Может быть, зятья подбросили ему деньжат, продавая ворованные арбузы? На честно заработанные деньги такой дворец не построишь!
И опять ревизор услышал не то, что хотел.
— А я-то думал, Караджа, что ты — человек умный, — презрительно посмотрел на него Кособокий. — Сидишь в конторе за столом с телефоном, небось и секретарь есть. А такой ерундой занимаешься. Нет, ты не оправдал моих надежд. — Гайли сдвинул на лоб шапку и продолжал. — Я собирался рассказать тебе, какой мой зять грубиян, даже деспот. А тебя вон что интересует. Спросил бы у самого Тойли Мергена. Он тебе точнее всех ответит. Может, и наорёт на тебя, но скажет правду. Хоть он и грубый человек, но настоящий мужчина и в чужой карман не залезет. Так что, послушай моего совета, не отрывай людей от дела и сматывайся отсюда!
Довольный собой, Кособокий Гайли обнажил свои жёлтые зубы в улыбке и, даже не кивнув ревизору, вышел.
Карадже Агаеву и правда следовало бы убраться из колхоза. И для него было бы лучше, и для репутации его учреждения, и для пославшего его начальника.
Но слишком слаб, слишком ничтожен был Караджа Агаев, чтобы признаться даже себе в бессмысленности своих поисков. В ушах гудели слова Каландара Ханова: «И освободить можем!» Поэтому он снопа и снова склонялся над папками и перебирал пожелтевшие бумаги. Надо лечь костьми, но сделать всё, чтобы уважить Ханова. Если бы это было не так важно, на стал бы председатель райисполкома приглашать к себе на плов Караджу Агаева и поить его дорогим ромом.
Один день сменял другой, а ревизор, осунувшийся и не бритый, всё ещё тёрся грудью о бумаги.
Если Караджа Агаев всё больше нервничал и суетился, то Дурды Кепбан, в противоположность ему, становился спокойнее. После встречи с Тойли Мерге-ном его злость на ревизора немного поутихла. Каждое утро, придя на работу, он спрашивал молодого счетовода:
— Ну как, Аннагельдыхан, ревизия всё ещё продолжается?
— Продолжается, Дурды-ага, продолжается! — говорил Аннагельды, подмигивая, корча рожи и показывая рукой, какую бороду отрастил ревизор, не имея времени побриться.