Сорок пять(изд.1965)
Шрифт:
— Я?
— Да, вы передадите его преподобию, что мои планы изменились, и я предпочитаю путешествовать один.
— Как, вы не возьмете меня с собой, сударь? — спросил монах тоном, в котором к изумлению примешивалась угроза.
— Нет, друг мой, нет.
— А почему, скажите пожалуйста?
— Потому что я должен соблюдать бережливость: время теперь трудное, а вы, видимо, непомерно много едите.
— Жак ест не меньше моего.
— Да, но Жак — настоящий монах.
— А я что такое?
— Вы, друг
— Что вы тут мелете насчет ландскнехтов и жандармов? — возразил монах. — Я инок из обители Святого Иакова. Разве вы не видите этого по моему облачению?
— Не всяк монах, на ком клобук, друг мой, — ответил Шико. — Зато человек с ножом за поясом явно похож на воина. Передайте это, пожалуйста, брату Борроме.
Шико отвесил великану прощальный поклон, и тот направился обратно в монастырь, ворча, как прогнанный пес.
Наш путешественник подождал, пока тот, кто должен был стать его спутником, исчез за воротами монастыря. Тогда Шико спрятался за живой изгородью, снял куртку и надел под полотняную рубаху уже знакомую нам тонкую кольчугу.
Кончив переодеваться, он напрямик через поле вышел к Шарантонской дороге.
XXVI. Гизы
Вечером того дня, когда Шико отправился в Наварру, мы снова встречаемся с быстроглазым юношей, который попал в Париж на лошади Карменжа и, как мы уже знаем, оказался не кем иным, как прекрасной дамой, явившейся на исповедь к дону Модесту Горанфло.
На этот раз она отнюдь не пыталась скрыть, кто она такая, или переодеться в мужское платье.
Госпожа де Монпансье, в изящном наряде с высоким кружевным воротником и целым созвездием драгоценных камней в прическе по моде того времени, нетерпеливо ждала кого-то, стоя у окна в большом зале дворца Гизов. Сгущались сумерки, и герцогиня с трудом различала ворота парадного подъезда.
Наконец послышался конский топот, и минут через десять привратник, таинственно понизив голос, доложил о прибытии монсеньера герцога Майенского.
Госпожа Монпансье устремилась навстречу брату так поспешно, что забыла ступать на носок правой ноги, чтобы скрыть легкую хромоту.
— Как, брат, — спросила она, — вы одни?
— Да, сестрица, — ответил герцог, целуя руку герцогини и усаживаясь.
— Где же Генрих? Разве вы не знаете, что все его ждут?
— Генриху, сестрица, в Париже пока нечего делать. Зато у него много дел в городах Фландрии и Пикардии. Работать нам приходится медленно, скрытно; зачем же ему все бросать и ехать в Париж, где все уже налажено?
— Да, но все расстроится, если вы не поторопитесь.
— Полноте!
— А я вам говорю, что парижские буржуа хотят видеть своего Генриха Гиза, ждут его, бредят им.
— Придет время, и они его увидят. Разве Мейнвиль им этого
— Растолковал. Но вы ведь знаете, что он не пользуется таким влиянием, как вы?
— Давайте, сестрица, перейдем к самому срочному. Как Сальсед?
— Умер.
— Не проговорился?
— Ни слова не вымолвил.
— Хорошо. Как с вооружением?
— Все готово.
— Париж?
— Разделен на шестнадцать округов.
— И в каждом округе назначенный нами начальник?
— Да.
— Остается спокойно ждать, хвала господу! Это я и скажу нашим славным буржуа.
— Они ничего не станут слушать.
— Полноте!
— Говорю вам, в них точно бес вселился.
— Милая сестрица, вы сами так нетерпеливы, что и другим склонны приписать излишнюю торопливость.
— Вы меня упрекаете?
— Боже сохрани! Но надо слушаться брата Генриха. Он же не хочет поспешных действий.
— Что ж тогда? — нетерпеливо спросила герцогиня.
— Но что вынуждает вас торопиться?
— Да все, если хотите.
— С чего же, по-вашему, начать?
— Прежде всего захватить короля.
— Это у вас навязчивая идея. Не скажу, чтобы она была плоха. Но задумать и выполнить — разные вещи. Припомните-ка, сколько раз наши попытки проваливались.
— Времена изменились. Короля теперь некому защищать.
— Да, кроме швейцарцев, шотландцев, французских гвардейцев.
— Слушайте, брат, он постоянно выезжает в сопровождении всего-навсего двух слуг.
— Я ни разу этого не видел.
— Так увидите, если пробудете в Париже хотя бы три Дня.
— У вас опять новый замысел!
— Вы хотите сказать — план?
— Ну так сообщите, в чем он состоит.
— О, это чисто женская хитрость, и вы над ней только посмеетесь.
— Боже меня упаси уязвить ваше авторское самолюбие. Рассказывайте.
— Так вот, коротко говоря…
В это мгновение служитель поднял портьеру:
— Угодно ли вашей светлости принять господина де Мейнвиля?
— Моего сообщника? — сказала герцогиня. — Впустите.
Господин де Мейнвиль вошел и поцеловал руку герцогу Майенскому.
— Одно только слово, монсеньер. Я прибыл из Лувра.
— Ну? — вскричали в один голос Майен и герцогиня.
— Подозревают, что монсеньер в Париже.
— Кто? Каким образом?
— Я разговаривал с начальником поста в Сен-Жермен л'Оксеруа. Мимо нас прошли два гасконца.
— Вы их знаете?
— Нет. На них было новое — с иголочки — обмундирование. «Черт побери, — сказал один, — мундир ваш великолепен. Но ваша вчерашняя кираса послужила бы вам лучше». — «Полноте, как ни остра шпага господина де Майена, — ответил другой, — бьюсь об заклад, что не проколет ни этого мундира, ни той кирасы». Тут гасконец принялся бахвалиться, и я понял из его слов, что вашего прибытия ждут.