Сорок третий номер…
Шрифт:
За площадью Святого Иштвана Ховрин объявил остановку.
– На прием пищи – пятнадцать минут! – скомандовал он, скидывая с плеча вещмешок.
Только сейчас Голота почувствовал, что смертельно устал. Перипетии бессонной ночи и жуткого рассвета вымотали его так, что он даже забыл о голоде.
Андрей грузно сел на край тротуара, отложил в сторону АК-47, расковырял пальцем узел на вещмешке и достал пачку галет. Сырцов проворно вскрыл ножом банку с тушенкой и протянул ее офицеру:
– Подкрепитесь, товарищ капитан…
Ховрин опустился на бордюрный камень рядом
– Ешь, солдат. Вам, молодым, требуется больше, чем мне. А я покурю…
Он потянулся к нагрудному карману, но в то же мгновение задержал руку, увидев что-то неожиданное в глазах Сырцова. Тот замер с протянутой банкой, таращась куда-то поверх головы ротного, и внезапно побелевшими губами прошептал:
– Мадьяры…
Ховрин не шелохнулся. Ледяным прозрением обрушился на него весь ужас положения, в которое он поставил себя и своих подчиненных. Со стенографической точностью в его мозгу прозвучали сухие строчки будущего рапорта: «Находясь на боевом дежурстве, группа, возглавляемая капитаном Ховриным, потеряла бдительность и, не закончив патрулирование района, расположилась на отдых… Не выставив дозорного, все трое патрульных отложили в сторону оружие и принимали пищу… Ни у одного из автоматов не было патрона в патроннике… Командир группы утратил способность оценивать обстановку и, как следствие, создал ситуацию, в которой свел к нулю боеспособность расчета…»
В одно мгновение Ховрин осознал, какую страшную, нелепую, бессовестную ошибку он допустил. Ошибку, непростительную даже зеленому, необстрелянному бойцу. Ошибку, возможно, самую роковую в своей жизни и, что еще ужаснее, – в жизни этих хороших, доверившихся ему мальчишек.
Патрульных окружили хмурые люди, вооруженные немецкими «Шмассерами».
– Оставайся на месте, советские! – услышал Ховрин над головой резкий голос с сильным акцентом. – Руки в гору!
Ротный мрачно усмехнулся:
– А десять лет назад нас называли «русские»… – Он сделал вид, что собирается подняться с тротуара.
– Сидеть, говно! – долговязый венгр ударил русского капитана ногой в спину. – Свинья советский!
Сырцов как стоял с банкой нетронутой тушенки в протянутой руке, так и продолжал стоять, не шевелясь и даже почти не дыша. Андрей тоже замер на месте с недожеванной галетой во рту и с ужасом таращился на небритых повстанцев.
Венгры проворно подобрали с асфальта русские автоматы и теперь чувствовали себя в полной безопасности, а потому не спешили с расправой.
– Коммунисты? – весело поинтересовался голос над головой ротного.
– Я – коммунист, – хрипло ответил тот, – а мальчишки не идейные вовсе, а так… по приказу. – И добавил тихо: – Отпустили бы вы их…
– Хороши мальчишки! – не унимался голос. – Моя мальчишки играют в солдатов такие маленький, деревянный… А твой – сами солдат.
– Мои тоже играют, – пробормотал Ховрин, косясь в сторону.
«Семь человек, – лихорадочно соображал он, – и, наверное, еще трое – за спиной. Четыре автомата, три винтаря… Ничего не сделать… Покрошат в укроп».
– Я всегда надеялся, – продолжал он громче, – что
– Тогда зачем вы сюда пришел? – Венгр вышел из-за спины ротного и присел на корточки прямо перед ним. – С автоматы.
– Ну ты тоже не с рогаткой, – пробормотал Ховрин, кивая на «Шмассер».
Долговязый венгр, увлеченный начавшейся дискуссией, в которой, вероятно, ему было что сказать, не заметил, что загородил русского офицера от своих товарищей.
«Это твоя ошибка, герой, – спокойно подумал ротный. – Если взялся за оружие, научись сначала воевать. И не с безоружными людьми, а с советским солдатом!»
Не меняя выражения лица и не делая движений плечом, он с ловкостью фокусника вынул из подсумка гранату, перекинул ее в другую руку и, сунув кулак под нос опешившему венгру, молниеносно вынул чеку.
– Нажмешь на курок, и твои мозги будут собирать с мостовой детским совочком, – на всякий случай объяснил он произошедшую перемену растерянному оппоненту.
– Не стрелять! – по-венгерски взвизгнул тот, с ужасом таращась на багровый русский кулак с зажатой гранатой.
– Правильно понимаешь, – удовлетворенно констатировал Ховрин и, не поворачивая головы, приказал своим похолодевшим от ужаса «мальчишкам»: – Сырцов! Голота! Бегом – марш отсюда!
– Товарищ капитан… – пролепетал Андрей.
– Это приказ! – перебил ротный. – Бегом, я сказал!
Не выпуская из рук банку с тушенкой, Сырцов попятился, ухватив за рукав Голоту. Тот послушно отлепился от тротуара и, с трудом перебирая одеревеневшими ногами, потащился за другом. Венгры расступились, пропуская горе-патрульных.
– Я повешу тебя на фонарный столбе! Оккупант! – сквозь зубы процедил венгр, глядя в глаза Ховрину.
– Возможно, – спокойно ответил тот. – Но еще вернее это произошло бы с тобой, если б не моя оккупация.
– Я на своя земля, – продолжал венгр. – А ты захватитель.
– Эта земля полита моей кровью, – устало возразил ротный. – Моей и моих товарищей.
– Я не просил тебя поливать кровь. Моя земля не нужна твоя кровь.
– Значит, ей нужна твоя, – холодно резюмировал Ховрин. – Третьего не дано.
– Я готов поливать своя кровь, – прохрипел венгр.
Ховрин вздохнул.
– Ну что ж… И мне не привыкать…
И капитан разжал пальцы.
Взрывом выбило стекла в ближайших домах. Раскатистое эхо, словно вода из водонапорной башни, хлынуло в переулки и пустые дворы, заставив содрогнуться немые деревца с почти облетевшей листвой и спугнув сонных голубей с тихих, мирных крыш.
Сырцов и Голота остановились как вкопанные посреди пустынной улицы, настигнутые этим жутким раскатом.
– Ротный… – прошептал Андрей, и глаза его наполнились слезами.
– Он погиб, спасая нас! – прохрипел Гришка, едва переводя дух. – А мы драпаем, как зайцы! Сейчас припремся на площадь… Без командира, без оружия… Зато с тушенкой! – и он со злостью отшвырнул банку, которую все еще держал в руках.
– Оружие! – спохватился Голота. – Там остались наши автоматы!
Гришка уставился на друга: