Сорок третий номер…
Шрифт:
И все же ему было жутко. Сезон охоты на зверя открыт. Охотники недосчитались добычи, не обнаружили ее ни среди мертвых, ни среди живых, и вернулись на остров с единственной целью: исправить ошибку, восстановить статус-кво. Те, кого не существует, не имеют права жить. Даже вдали от людей, на необитаемом, гиблом клочке земли, затерянном в безмолвии ледяных озер. А мертвые должны сами хоронить своих мертвецов…
Голота выглянул из пещеры, когда равнодушное, холодное солнце, миновав зенит, поплыло вниз, облизывая бесцветными лучами исстрадавшиеся камни. Над скалой висела безмятежная тишина,
Андрей уже все решил. Ему пришла в голову эта дикая, сумасшедшая мысль, пока он сидел на перевернутом ящике в своем таинственном убежище и дрожал от страха. Мысль была глупая, обреченная на неуспех, но она единственная призывала к действию, а значит, к надежде.
Он вернулся в глубь пещеры, присел на корточки и зачем-то набил карманы золотом. Со стороны это, вероятно, выглядело забавным. Даже на воле, в настоящей жизни, он едва ли нашел бы применение всем этим серьгам, кольцам и браслетам. Но Андрею нужно было взять с собой доказательство своего открытия, оставить память об этом острове, где он всего за два последних дня столько раз умирал и воскресал. Вряд ли он кому-нибудь когда-нибудь сможет предъявить это доказательство. Только самому себе. Но и это казалось ему сейчас необычайно важным.
Он собрался с духом, размял уставшие, затекшие пальцы, потом приподнял с одного края тяжелую крышку, отломившуюся от первого ящика, просунул ее в кольцо скованных рук, прижал к груди и, оторвав от земли, понес к выходу…
Озеро – не море. Чтобы, обняв доску, доплыть до какого-нибудь берега, работая одними ногами, потребуется не больше суток. Время, достаточное для переохлаждения, – три часа. Лотерея не в пользу игрока. А если учесть, что следующий участок суши может оказаться точно таким же безлюдным, мертвым островом, то шансы на выигрыш просто равны нулю.
Но победить может только тот, кто играет. Нелепо рассчитывать на куш, когда даже не приобрел билет. «Два гроша надежды» – так, кажется, назывался фильм, который он крутил очень давно в кинотеатре «Победа». Что там два гроша! И одного достаточно…
Если где-то и есть жизнь, то она – на востоке. Голота обошел остров вдоль берега, чтобы заходящее солнце оказалось прямо за спиной, шагнул в воду, морщась от обжигающего холода, взглянул в последний раз в надменное, равнодушное небо и бросился вперед…
Он плыл, рыдая в голос от отчаяния, усталости и страха, зажав в окоченевших ладонях свой единственный и такой бесценный грош надежды…
Уже смеркалось, когда Андрей почувствовал, что доска заскользила быстрее. Подводное течение – не редкость для карельских озер, ведь их питают десятки быстрых речушек.
«Значит, где-то близко устье», – вяло подумал Голота.
Он уже дважды терял сознание. Перед глазами цвели магнолии, грудь ласкал горячий песок, а рядом шумел прибой волшебного Черного моря, которое он ни разу в жизни не видел.
Андрей пробовал читать вслух стихи, чтобы окончательно не впасть в забытье. Губы не слушались,
Он приходил в себя и снова с горечью осознавал, что моря нет, а есть только ледяное безмолвие озера, что горячий песок сменился грубой деревянной доской, а немой язык так и не справился с несложным «Я помню чудное мгновенье…».
На воду упала ночь. Теперь зрение стало ненужным. Умерли почти все чувства, кроме слуха и осязания. Уши еще ловили шорохи и всплески, а тело боролось с холодом, но уже не яростно – по инерции.
Когда Голота перестал чувствовать ноги, он даже не испугался. Ему вдруг стало все безразлично. Лишь появилась досада на то, что реальность продолжает напоминать о себе. Хотелось уже навсегда остаться там, на берегу Черного моря, среди благоуханных цветов и райской безмятежности. Одно движение плечом – и он поменяется с доской местами, уйдет под воду и больше никогда не вынырнет в этой опостылевшей ледяной муке.
Он уже стал заваливаться на бок, улыбаясь израненными губами своему близкому спасению, как вдруг чем-то шершавым и твердым обожгло руки, в тот же миг доска наехала на них сверху и прижала к песку. Голота перевернулся на спину, попытался освободиться от деревянной ноши, но не смог. Он так и лежал, обнявшись с крышкой ящика, ловя угасающим сознанием мерцание звезд, и последнее, что он увидел, прежде чем окончательно провалиться в забытье, было склонившееся над ним знакомое лицо с прекрасными, печальными глазами.
Глава девятая
Волшебные, озорные зайчики, перемигиваясь, скакали по аккуратно сколоченным доскам. Они догоняли друг друга, менялись местами и снова устремлялись в веселую погоню. Досочки были ровные, ладно выструганные, и смешные зайцы легко прыгали по ним с одной на другую, а потом кружили в сумасшедшем хороводе, как солнечные искры на размешанной в стакане воде.
Андрей наблюдал за ними, не мигая и ни о чем не думая. Минуту назад он открыл глаза и теперь боялся спугнуть этих чудесных зайчиков на деревянном потолке. Он не спросил себя, на каком свете находится, не пытался ничего вспоминать и анализировать. Ему просто было хорошо. Так хорошо, как не было, наверное, с самого детства. Казалось, стоит только пошевелиться, вздохнуть, задуматься – и сказка закончится. Исчезнут безвозвратно милые зайчики, сгниют и рассыпятся в прах аккуратные досочки, а их место займет жестокая каменная пустыня или бескрайняя гладь черной воды.
Неожиданно лязгнула печная заслонка. Зайцы бросились врассыпную, а на потолок выплеснулся плотный, дрожащий свет. Голота вышел из оцепенения и часто заморгал. Он облизал пересохшие губы, пошевелил пальцами, согнул ноги в коленях и обнаружил, что лежит совершенно голый под теплым ватным одеялом на чем-то мягком и пружинистом. И, что самое удивительное, у него раскованы руки! Андрей сделал попытку вынуть их из-под одеяла, но почему-то не смог. У него закружилась голова, в горле что-то булькнуло, и во рту стало горько.