Сорок третий номер…
Шрифт:
– Срок? – переспросил тот.
– Видишь ли… – Веста сняла крышку с заварного чайника, чтобы убедиться, что чай готов. – Наш хутор – бывшая колония-поселение. Восемь домов. Когда режим сняли – администрация съехала. А люди остались. В основном те, кому деваться некуда.
– А ты что же… – Голота налил себе чай и небрежно откинулся на стуле, помешивая ложечкой в кружке. – На пару с мужем срок тянула? С «химии» откинулась? Хозяина ублажила на зоне, или сразу по «легкой»? [14]
14
В
Веста посмотрела на него укоризненно.
– Ты со мной так не разговаривай! Чай, не в блатной хате. – Она аккуратно подцепила ножом кусочек масла и намазала его на хлеб. – Мой муж шофером работал. Нормально жили, не ругались… Потом он в аварию попал. Судили. Я за ним сюда отправилась.
– Ясно, – кивнул Андрей. – Как жена декабриста. А почему осталась?
– Долго рассказывать, – Веста вздохнула. – Ребеночек у нас здесь умер. А муж другую женщину полюбил. Она в администрации работала. Оба уехали…
Андрей отставил кружку и покачал головой.
– Значит, ты за ним в тьмутаракань, а он хвостом налево! Вот же гад…
– Не надо так… – Веста опустила глаза. – Я же говорила: человек должен уметь прощать.
– И ты его простила?
– Да. Только сказать не успела… Скончался он, сердешный. Знакомые написали. Сердце… Теперь мается, поди…
Голота от удивления даже перестал жевать.
– Кто мается?
– Вестимо, кто. Муж мой. Я не успела ему сказать, что простила его.
Андрей прищурился.
– Думаешь, ему на том свете нужно твое прощение?
– Еще как нужно! Без прощения жизни нет. Ни на этом свете, ни на том.
Какое-то время завтракали молча. Казалось, каждый был погружен в свои невеселые раздумья и воспоминания.
Андрей расправился с глазуньей, допил чай и поплелся в кровать.
– Я полежу еще…
– Конечно, отдыхай, – кивнула женщина. – Сил набирайся. А я похлопочу по хозяйству.
Голота с удовольствием растянулся на постели и, зевнув, поинтересовался:
– Так почему же ты осталась? Ведь, кроме мужа, у тебя, поди, родные есть, близкие…
– Нету никого, – коротко бросила Веста. – И не было никогда.
– Как это, не было? – изумился Андрей. – Ты откуда родом?
– Не знаю…
Спустя еще день Голота стал потихоньку и ненадолго выходить на улицу. Он сидел на крыльце, всматриваясь в тревожную, свинцовую рябь облаков, из которых с одинаковой легкостью могли появиться и сонное, холодное солнце, и черная, зловещая тень вертолета.
Дом Весты, вероятно, был крайним на хуторе и располагался метрах в ста от серого песчаного берега. Дальше жизни не было. Лишь бездыханная, бесконечная гладь проклятого озера.
– Далеко отсюда Большая земля?
– Километров пятнадцать на восток, – Веста неопределенно махнула рукой. Она вышла на крыльцо несколько минут назад, укутала Андрея в плед и теперь сидела рядом на ступеньке. – На веслах долго
– А там что, город?
– Пограничный городок Куолисмаа. За продуктами туда выбираемся. Или по нужде какой. Вот за доктором, например.
– А остров Хойту?
Веста улыбнулась.
– Остров сокровищ? Он километров пятнадцать на юго-запад.
Андрей повернулся к ней и внимательно заглянул в глаза.
– Откуда знаешь… про сокровища?
– Слышала… – неопределенно пожала плечами женщина. – Говорят много, но никто там ни разу не был.
– Я был, – холодно сказал Голота и отвернулся.
Веста положила руку ему на плечо и, поколебавшись, спросила:
– А я могу тебе вопрос задать?
Андрей кивнул.
– Карманы твоей одежды набиты золотом. – Веста вдруг посерьезнела. – Откуда оно? Только честно.
– С острова.
Веста взяла Голоту за подбородок и повернула к себе его лицо.
– А ты не ограбил кого?
– Где? – насмешливо спросил Андрей. – Среди скал? Или в озере? Здесь разве что дохлого альбатроса ограбить можно.
– Странно… – пробормотала Веста и задумалась.
– Странно, что никого не ограбил?
– Нет. Странно, что я о тебе все знаю…
Андрей вздрогнул.
– А если знаешь, зачем спрашиваешь?
– Себя проверяю. Словно сон свой разгадываю.
– И что в этом сне?
Веста прикрыла глаза, как если бы сверялась с картинкой, и забормотала:
– Ты в пустом, темном зале сидишь. В кинотеатре будто… Смотришь на меня и губами шевелишь так беззвучно… Вот комната твоя… Ты пьешь много… А я словно с высоты гляжу… Как со стены. А потом – осколки, темнота и люди в черном. В вещах твоих роются…
Голота открыл рот.
– И еще… – спокойно продолжала Веста, – каменный остров, огонь и огромная старуха в саване… Много золота… Черная птица и вода, вода, вода…
Она открыла глаза. У Голоты дрожали губы.
– Кто ты? – спросил он шепотом. – Скажи, прошу тебя…
– Я не знаю…
И Андрей тоже не знал, как ему относиться к таким невероятным совпадениям. Женщина, которую он видел лишь на фотографии, к которой испытывал всегда трепет и благоговение, теперь была рядом – живая, осязаемая. И он не потерял сознание от изумления, не оторопел от невероятного смущения – он вел себя так, словно прожил с ней всю жизнь. Ему было спокойно и хорошо. Наверное, он должен был засыпать ее вопросами, замучить рассказами и уж точно объясниться в любви. Но ему не хотелось допытываться до сути, не хотелось искать разгадки странностям и головоломкам, а объяснение в любви казалось уже свершившимся. А как иначе, если он вдруг прочитал в ее прекрасных глазах свою собственную жизнь и такую же, как и у него, неизбывную любовь? Ведь долгие годы днем и ночью он шептал признания этим волшебным глазам, а они внимали его сумасшедшему жаркому шепоту. Он видел в них ответное чувство еще тогда, когда они были лишь отпечатком с кинопленки, а теперь окунулся в эту любовь наяву. Не только глаза, но и губы, и руки его самой главной в жизни женщины теперь принадлежали ему безраздельно.