Сорок третий номер…
Шрифт:
– С-су-уки-и! – отчаянно взвыл арестант и неуклюжими, тяжелыми скачками бросился наутек.
Огненные взрывы один за другим посыпались на остров. Подножие скалы взметнулось горящим ураганом каменных осколков и раскаленной земли. Обжигающей упругой волной Андрея опрокинуло навзничь. Он зажмурился, чтобы не лишиться глаз, закрыл скованными руками голову и перевернулся на живот. В ту же секунду на спину беспощадной картечью просыпался огненный дождь. Точь-в-точь, как тогда, в Будапеште, на мостовой… В душном смятении, почти ничего не соображая от боли и ужаса, Голота подтянул колени к животу и дернулся вперед. Воздух над ним застонал от нового взрыва, и по спине опять застучали тяжелые капли расплавленной каменной крошки. Корчась от боли, Андрей машинально
Когда-то очень давно, в тех самых детских снах, в которых он пытался скрыться от черных, страшных людей, полет кувырком в никуда неизменно оказывался спасительным. Падение в бездну с восторгом отчаяния, когда уже не понимаешь, что с тобой и где ты, оборачивается неуязвимой свободой, какая бывает, наверно, только во сне. Странное дело: в наших ночных видениях мы никогда не погибаем. Ведь сон – двоюродный брат смерти. Они оба – по ту сторону сознания, как иная реальность, другая жизнь. Возможно, поэтому во сне нельзя заснуть. И умереть нельзя. Неминуемая страшная развязка обретает счастливый конец, безвыходное положение – неожиданный, фантастический исход. Загнанные в угол, попавшие в капкан, понимающие очевидность финала, мы зажмуриваемся и становимся неуязвимыми для пули, невидимыми для врага. Мы взмываем высоко в небо или стремительно падаем в пустоту, оставив обманутую смерть изумленно смотреть нам вслед.
Голоту судьба берегла наяву. В самый последний момент, когда беда заносила над ним кровожадный топор (или лопату, как в Будапеште), жизнь подставляла ему лазейку для спасения, как чудо. Он уже сбился со счету, сколько было таких чудес! Судьба терпеливо ждала от него чего-то, что оправдало бы такое великодушие, сделало бы чудо не пустым, не бессмысленным.
Андрей упал плашмя в ледяную воду, перевернулся и, ткнувшись руками и коленями в дно, сообразил наконец, где верх, а где низ. Отчаянно оттолкнувшись от земли, он вынырнул, хватая воздух ртом и захлебываясь в собственном крике. Мгновенный холод, сменивший жар и огонь, отрезвил его, и Голота, сделав несколько судорожных, барахтающихся движений, ощутил под ногами опору и встал во весь рост, дико озираясь.
Постепенно обретя способность соображать, он обнаружил, что стоит по пояс в воде в крохотном каменном гроте, образованном, видимо, на дне узкой расщелины. В полутора метрах над головой в ромбовидном отверстии, через которое, он, судя по всему, и попал сюда, бушевала огненная стихия. Языки пламени проваливались внутрь и, испугавшись сырости, выплескивались обратно на поверхность. Там, наверху, где всего несколько минут назад ступали по камням люди в полосатых робах, теперь свирепствовал огненный ураган.
А в гроте висел полумрак: свет горящего ромба, процеженный сквозь мрачную сырость подземелья, разбрасывал по воде тревожные отблески. Голота осмотрелся по сторонам. Стены гладкие, словно шлифованные. Ни уступа, ни трещинки. Андрей вдруг ощутил себя тараканом, попавшим в лабораторную колбу. Он еще не успел удивиться и порадоваться чуду, занесшему его в этот грот, а уже беспокоился, как отсюда выбраться.
Странное дело: его ничуть не испугало недавнее видение. Напротив, лик безобразной старухи вселил в него уверенность, что все происходящее не случайно, что и страшные события, и последовавшее за ними чудесное спасение подстроены невидимой могущественной рукой в назидание ему и… во благо. Он только не мог понять, почему этот образ возник в его сознании так явственно и почти осязаемо только сейчас, почему он не появлялся в его жизни раньше, в те самые мгновения, когда до погибели оставался
Между тем Голота стал замерзать. Он попробовал разогреться в воде, поднимая и опуская руки, поочередно подтягивая колени к животу, но каждое движение причиняло боль, суставы словно налились свинцом, мышцы занемели, а ступни ног сводило судорогой.
Огненная буря над головой постепенно затихла, и очень скоро в сияющем ромбе показался кусок тяжелого неба в грязных пятнах встревоженных облаков.
Андрей безнадежно шарил скованными руками по стене в надежде найти хоть какую-нибудь трещину или выступ. Тщетно. Да и чем бы помог ему выступ на камне? Уставший и обессиленный, он не смог бы даже как следует ухватиться за него, а уж о том, чтобы вытащить онемевшее тело из воды, не могло быть и речи.
Голота обреченно опустил руки. Чудесное спасение грозило обернуться безысходностью и погибелью. И это совсем нелепо. Глупо и пошло. Разве фортуна может быть столь непоследовательной?
Андрей сам не заметил, как начал пенять судьбе на ее легкомыслие и нерешительность. Словно избалованный ребенок, который требует все новых и новых гостинцев, он выкрикивал в ромбовидное небо над головой упреки и жалобы. Он выплескивал в сырой, бездушный сумрак обиду и горечь, захлебываясь слезами и едва шевеля окоченевшими губами.
– Что же ты делаешь со мной? – взывал он к равнодушному ромбу, недоуменно моргающему ватными веками пробегающих облаков. – Почему не убьешь, наконец?! Зачем оттягиваешь раз за разом мою смерть, как тот садист перед расстрелом? Если я нужен тебе – дай ответ, как мне жить! А если нет – убей без проволочек! Прошу тебя! Ну прошу-у-у… – У Андрея подогнулись колени, и он сполз в воду по шею.
Окоченевшие руки неожиданно наткнулись на камень, приваленный к стене у самого дна. Голота ухватился за него, чтобы, опершись, встать на ноги, как вдруг замер от внезапного открытия. Уже почти потерявшие чувствительность пальцы ощутили слабое движение воды между валуном и стеной. Тонкие, упругие ручейки сочились на свободу сквозь крохотную щель в бездвижной каменной туше. Должно быть, благодаря им этот грот и наполнялся постепенно водой. «Ручейки сильные, – отметил про себя Голота, – значит, давление велико. А раз так, то эта пещера находится ниже уровня озера…»
Он опять сполз по шею в воду и нащупал руками крохотный заступ между стеной и камнем. В узкую щель умещались только фаланги пальцев, но и этого было достаточно, чтобы ухватиться. Убедившись, что упругие ручейки бьют именно отсюда, Голота выбрал удобное положение и, застонав от натуги, рывком потянул камень на себя. Кончики пальцев обожгло ледяной болью, но валун даже не шевельнулся. Подтянув тело вплотную к неподвижной глыбе, Андрей уперся обеими ногами в стену и сделал вторую попытку. На этот раз пальцы соскользнули с камня, и Голота опрокинулся спиной в воду. Поднятая волна взметнулась и сомкнула над ним ледяные объятия. Он вынырнул, встал во весь рост, тяжело дыша и всхлипывая от отчаяния, и попытался согреть дыханием посиневшие кисти рук. Ромб над головой потемнел, и в утробу мрачного грота просыпались тяжелые черные капли. Снаружи, видимо, пошел дождь, прибивая к обугленному, еще не остывшему от пламени острову копоть и смог.
Андрей снова осел в воду, прижался грудью к упрямому валуну, нащупал пальцами заступ и, найдя ногами опору, мелкими рывками, враскачку, стал дергать камень на себя. Так когда-то очень давно, в армии, водитель полуторки вытаскивал буксующую машину из вязкой грязи. «И-и… Р-раз!.. И-и… Раз!»
В ромбе над головой сверкнула молния, и грот на миг озарился дрожащим светом.
– И-и… Р-ра-аз!.. И-и… Р-ра-аз! – кричал Голота, в исступлении дергая на себя мертвую глыбу. – И-и… Давай, сволочь!.. Дава-а-ай!..