Сорок третий
Шрифт:
Чаще всего Митя бывает у Шкирмана. Советские деньги на танковую колонну собирает ветврач.
Шкирман - мягкий, обходительный. С виду несколько мешковатый, говорит медленно, растягивая слова, но наделен прирожденным даром юмора.
– Красней, когда я сказал ему про деньги, даже испугался. Хоть на танки, а - жалко. Все же переборол себя. Принес на следующий день тысячу. А Куницкий хвостом завилял, Христом-богом божится - нет ни копейки. Тогда я немного туману подпустил. Говорю - пришлют облигации, придут наши, они знаешь как будут смотреть на
Шкирман своих денег дал две тысячи, восемьсот - Андреюк. Митя с хлопцами собрал только сто двадцать рублей. Нет у них капиталов. А всего собранных - больше четырех тысяч. Танк на них не построишь, но, может, хоть мотор...
В одну из тех ночей советские самолеты бомбили Гомель. Большой этот город находится далековато, взрывов не слышно, зато видны светлые полосы-сполохи, которые то и дело разбегаются по небу. Видно еще несколько ярких звездочек, медленно спускающихся на лес. Осветительные ракеты.
Хлопцы впервые с удивлением думают о себе. Эшелоны они считают все-таки не напрасно.
II
Началась посевная.
Большинство жителей местечка с первых дней гитлеровского нашествия занято преимущественно бытовыми хлопотами. Кто на коровах, кто, подрастив жеребенка, а кто на себе - в моде самодельные двуколки - возят навоз.
Некоторые вспомнили позабытые ремесла: очень известными людьми сделались сапожники, портные, кожевники. Женщины, стуча бердами, ткут полотна. Гремят жернова.
У пожилых охранников можно за яйца или за сало купить пакетик краски, сахарину, катушку ниток, иголку, пачку бумажных спичек. Немало солдат-торговцев шныряет по хатам.
В местечке потихоньку гонят самогон. Бутылкой самогона можно задобрить полицая, какого-нибудь начальника, да и пожилому мужчине или парню, который собирается на вечеринку, выпить каплю не повредит.
Песен не слышно. Их даже не поют женщины.
Митина семья кое-как перезимовала. Накопали почти вдоволь картошки и держались на ней. Мать и тетка расторопные - прядут, ткут, шьют. Даже младшие Митины сестры, Татьянка и Люся, сидят за прялками, смачивают в кружке с водой пальцы, сучат толстую, с пупырышками, нитку.
У тетки - ручная швейная машина, тоже приработок. Но главное - есть в хате свой собственный сапожник. Адам свое ученичество бросил, и хоть новых заказов ему не несут, но старые черевики, сапоги латает неплохо. Он бы и новые сшил, да нет хорошего товара.
Петрусь с тетиным Юркой разводят кроликов. Серые, пушистые, они сидят в подпечье, поблескивая оттуда красными глазами.
От Митиной службы польза только та, что выписал два кубометра дров. Хлебной карточки ему не дают.
Но все равно Митино положение в семье - независимое. Еду ему наливают в отдельную тарелку, спит на диване в чистой половине, где младшим детям даже сидеть не разрешается. Когда приходят Митины товарищи, в комнату не заходят даже мать с тетей. К братьям, сестрам - родным и двоюродным - Митя относится
Но душевной близости с младшими братьями нет - не вышли они еще из детского возраста. Только младшая Татьянка, как только Митя приходит в хату, лезет к нему на колени, задает ему уйму вопросов.
Митя знает шуточное стихотворение, которое нравится ему своей бессмыслицей:
На буранке едет Янка,
Полтораста рублей санки,
Пятьдесят рублей дуга,
А кобыла - кочерга.
Для Татьянки, учитывая нынешнее положение, Митя строчки немного переделал:
На буранке мчат германцы,
Янка в танке бьет поганцев...
Приятно видеть, как в платьице, сшитом из пестрой наволочки, подпрыгивая на одной ноге, беленькая босоногая Татьянка встречает Митю его же стихотворением:
На буянке мсять гайманцы,
Янка в танци пье поганцев...
Гранат, патронов, как прошлым летом, Митя домой не приносит, и мать немного успокоилась. Она, конечно, чувствует, что сын связан с партизанами, шепчется о чем-то с товарищами, но он стал более осмотрительным, серьезным, поумнел, и она рада этому.
Митя попросил в лесхозе коня, чтобы вспахать загон под картошку. Кроме простого расчета - без коня не обойдешься - есть в этой просьбе скрытый смысл. Пускай видят, что он живет, как все, и занимается тем, чем все местечковцы занимаются, - пашет.
Загон недалеко от будки, сосны. Митя ложится спать с радостным предчувствием встречи с родным, близким сердцу уголком. Давно он не был в лесу, соскучился по птичьему щебету, по неброской красоте полевого простора. Но в лес, на поле теперь так просто не выберешься.
Просыпается он от страшного недалекого взрыва. Зеркало, вставленное в спинку дивана, от взрывной волны разбилось, и осколки летят на Митю. Митя вскакивает, бежит во двор. Высоко в темном небе гудит невидимая точка самолета. Это же свой, советский самолет, он сбросил бомбу. Бросай, брат, бросай, чтоб немцы от страха в норы позашивались. Но гул отдаляется.
На рассвете первыми к воронке прибегают немцы. Обмеривают ее складным метром, что-то высчитывают.
Бомба разорвалась на дороге, в нескольких шагах от низенькой хаты Василя Шарамета. Ущерба не нанесла, если не считать, что вылетело несколько стекол, да еще у Василевой соседки осколком оторвало курице голову. Летчик, наверно, бросил в этом месте бомбу потому, что заметил сверху глаз семафора - он стоит напротив, на железной дороге.
Вот как бывает на войне - Митя, Василь, помощники неизвестного летчика, могли от его же бомбы погибнуть.
Через день в семье новое волнение.
Довоенный еще почтальон, подвижный, немного кривоногий дед Малинец, приносит открытку от отца.
Половина небольшой карточки с написанным чужой рукой по-немецки адресом занята поклонами, приветами, какие отец передает жене, детям, близким родичам. О себе сообщает кратко - работает в шахте, живет в бараке, и хорошо живет - как бродокский Тит...