Сорок третий
Шрифт:
– Не слушай его, Василька!
– выкрикивает Ольга, видя, что ее подмигивания и взгляды не помогают.
– Он всегда не как люди. Плетет невесть что.
– Нехай слушает, он мой брат. Хоть младший, а из-за меня, старшего, потерпел. Жизнь такая. Ни он, ни я не виноваты.
– Выпейте лучше, мужчины, - Ольга наливает по полстакана.
– Ты б лучше, Василька, про семью рассказал. Горюют, бедные.
– Семья по ту сторону железной дороги. Месяц не видел. Теперь, может, выберусь.
Роман снова заговорил. Он как бы исповедуется:
– Я тебе признаюсь. На немцев сначала
– Дурак ты, хоть и старший брат, - сказал Драгун.
– Слепой крот. Дальше носа не видишь. Разве без колхоза вытащишь Чапличи из бедности? Ты выбрался на хутор, хорошо жил, а другие? Голода разве не было, не ходили по гарнцу занимать? Ты вспомни, как мы у отца жили? Колхоз просто не успел порядок навести. Но болота же осушил, залежи поднял.
– Человек жить хочет. Сам по себе. Пускай бедно, на одной ржаной похлебке, но чтоб никакой гад над головой не висел, никакой портфельщик. Кем я стал, как землю забрали? Никем, попихачем. Воз дров надо привезти, так иди кланяйся бригадиру. Зачем мне ваша ласка, когда у меня свой конь был? Почему я перед чертом лысым должен шею гнуть?
Хозяйка больше не вмешивается в разговор - орудует в печи ухватом.
– Кулак ты, - Драгун почему-то веселеет.
– Был кулаком и остался. Ничему тебя советская власть не научила. Дальше пупа не видишь. Думаешь, твои "портфельщики" шиковали? Света божьего не видели за работой, за беготней, за командировками. Старались, чтоб таким, как ты, лучше было. Из колхоза брали много, это правда, но для кого? Фабрики, заводы поднимали, детей учили, чтоб лучше, чем отцы, жили. С кого же было взять. Капиталисты нам займов не давали. Они на то, что есть, зубы точили. Армия сколько забирала? Но все равно люди стали лучше жить. Лучше и легче. Ты вспомни, какие Чапличи были? Были такие поселки, как теперь? Были такие хаты, как у тебя? Чего молчишь?
– Разве тебя переговоришь.
"Видно, сбрехал лесничий, - подумал Драгун.
– Роман - куркуль, и все..."
– Мне пора идти, Роман, - сказал он вслух.
– Ночевать у тебя не буду. Давай еще выпьем по чарке. Живи как хочешь. Только, если твоя правда, скажи вот что. Почему множатся партизаны и почему немцев гонят? Верь моему слову, к осени наши будут тут. Они не так далеко: под Смоленском, Орлом, Харьковом.
– Еще вилами по воде писано.
– Не вилами. После Сталинграда немцам не оправиться.
Роман вдруг умолк. Его запал гаснет на глазах. Вяло наливает себе, брату, как бы нехотя пьет.
Подозрение - Роман в чем-то замешан - вспыхивает с новой силой.
V
Через несколько дней, возвращаясь из Ольхова, от семьи, Драгун еще раз увидел брата.
Окруженная лесом поляна вызвала смутные воспоминания. Посреди поляны несколько одичалых яблонь, под ними шевелится фигура человека. Да это же братов хутор! Вон, на противоположном краю, тот самый старый дуб с ульями-колодами.
Еще больше удивляется Драгун, узнав Романа. Тот стоит по пояс в яме, вытаскивает
Драгун подходит ближе.
Роман недобро блеснул бельмоватым глазом:
– Следишь за мной?
– Из Ольхова иду. Был у жены.
– Ваших в селе нет. Разве не знаешь?
– Пойду на Кочаны. Надо дорогу проскочить.
Роман вытаскивает из кармана кисет, братья садятся на мешки, закуривают. Руки у Романа, черные, шершавые.
– Не было жизни и нет, - Роман вздыхает.
– Наживал мозолем, а скрываешься.
– От партизан прятал хлеб?
– Я не нанимался вас кормить.
– Дурень ты. Думаешь, у немцев хутор заслужишь?
– Кому он мешал? Поразевали рты, готовы проглотить один другого. Посеял кто-то среди людей ненависть, теперь, если б и хотел, не потушишь. Птицы, звери если близки между собой, так согласно живут, а люди грызутся.
– Все тебе мало. А как другие живут?
Роман затягивается, бросает окурок, растирает лаптем.
– Поздно меня учить, Василь. Жизнь доживаю. У меня есть глаза и, что надо, вижу. Зачем равнять людей? Один хочет хутора, другой не хочет. На хуторе же работать надо, а не книжки читать. Дело не в нас, мужиках. Такие, как ты, грамотеи, воду замутили. Если бы я имел хутор, то разве поел бы то, что наработал? Боже сохрани. Я бы и машину купил - разве не вижу, где выгода?
– Кулаком бы стал.
– Пускай кулаком. Но я бы сеял, скотину разводил. Польза была бы мне и людям. А у вас что? Вон, слышно, погнали лапотников на немецкий эшелон, как черту в пасть, пошинковали их там на капусту. Чья голова такое сварила? Есть, наверно, и у вас тузы, что кочергой носа не достанешь. У тебя он спросил, как лучше сделать?
Драгун взрывается:
– Лежишь пузом на печи да еще треплешься! Хлеб прячешь. Если б не брат, поставил бы тебя вон под ту березу. Война идет, люди жизни не жалеют. Будешь продолжать так - нарвешься. Запомни мое слово...
– Не пужай. Меня десять лет пужают.
– Ты дурак. Безмозглый пень. Должно быть, правду люди говорят, что спасал немца...
Роман бледнеет и чуть не бегом кидается в лес. Драгун, весь дрожа, встает. Проклятый кулак! Застрелить мало, гада...
Приходя в себя, он начинает думать о том, что в Романовой ненависти есть что-то наследственное. Таким же волком был и дед. Не поладив с родней, ушел из села в глухой лес. Слепил хатенку, собирал травы, занимался знахарством. От него ушли жена, дети, а он так и кончил жизнь в чащобе.
Вот-вот все зазеленеет. Тихо. Тепло. Изредка перекликаются сойки да долбит сухостой дятел. На прогалинах пестро от белых, синих подснежников. Листьев на деревьях еще нет, но уже окутывает ветки легкая желтоватая дымка.
Драгун уже подходил к дороге, как вдруг услышал далекий гул моторов. Как зверь, почуявший опасность, он сигает в чащу. Притаившись в лещевнике и держа наготове винтовку, стал следить за дорогой. По лесу разносился, приближаясь, густой треск.
Переваливаясь на колдобинах, мелькают меж деревьев тупорылые грузовики. В кузовах густо, плотно сидят немецкие солдаты в стальных касках. Два грузовика с полицаями. Сколько их всего? Шесть, семь?..