Сорок утренников (сборник)
Шрифт:
Вон сидят, таращатся! Думали, я их постреляю… Дураки! Мичман Бушуев с пленными не воюет. — Он долго смотрел на стены промкомбината, с которых не так энергично, как прежде, но все еще вел огонь пулеметчик. — Вот гады. Может, это они моих матросиков положили, а я до них так и не добрался!
Чтобы не стать мишенью для немцев, Мухин тоже сел и ощутил под рукой мягкую, как ворс домашнего ковра, молодую травку. Видимо, здесь, у стены, был солнцепек, днем земля хорошо прогревалась, и трава, несмотря на утренники, бурно пошла в рост. Мухин погладил ее ладонью и засмеялся.
— По склонности характера веселишься или так, по дурости?
— А где ваши подчиненные? — в свою очередь спросил Мухин.
— Это те салаги, что давеча явились? — мичман не торопясь вывернул карман, бережно ссыпал невидимые крупинки на клочок газеты, свернул крохотную цигарку. — Одного ты уже видел. В августе его из Ленинграда в Среднюю Азию вывезли, а в сентябре он уже обратно, на запад ехал… Остальные погибли еще раньше. Я говорил, нельзя в нашем деле без выучки. А ребята хорошие. Совсем как мои матросики.
— Что же все-таки произошло тогда, в феврале? — спросил Мухин. — Мне никто ничего толком так и не объяснил.
— И не мог объяснить, потому как никто ничего не знает. Кроме меня. Я один остался.
— Хотя бы коротко…
— А долго рассказывать и нечего. Восемнадцатого февраля это было. Подняли нас, значит, по тревоге, поставили задачу — все честь-честью. Командир батальона говорит: «Братва! На нас весь Морфлот смотрит! Пошли!» А мы: «Даешь Залучье!» Наступали по ручью Онутке. Не шли, а бежали. Маскхалаты нам выдали белые, так морячки скоро эту маскировку посрывали. Черные бушлаты, грудь нараспашку… «Даешь Залучье!» Дошли до Извоза, а там нас уже ждали… Навалились со всех сторон, расстреляли с близкого расстояния. Потом убитых стащили в овощехранилище— всех пятьсот человек — облили бензином и сожгли. А первый батальон через полчаса после нашего в Сосновке положили. Они от Хмелей шли, а мы от Гадова, через Сотино. Задумка такая у командования была, чтобы Залучье с двух сторон атаковать — не вышло у матросиков.
Может, теперь у пехоты получится? Как думаешь, младший лейтенант?
— Получится. Непременно получится! — уверенно отозвался Мухин. Бушуев внимательно на него посмотрел, но ничего не сказал.
Бой давно уже прекратился, но немецкие пулеметы все еще старательно сбивали кору с кладбищенских лип.
Зарипов принялся расстилать свою шинель: готовился завернуть в нее тело друга.
Через пролом в стене кладбища тянулась цепочка раненых.
По-пластунски, словно все немецкие пулеметы стреляли по нему, подполз маленький юркий боец в надвинутой на глаза каске, протянул Бушуеву котелок с кашей.
— Откушайте, товарищ мичман, земляк мой, повар Негодуйко, расстарался…
Бушуев краем глаза заглянул в котелок.
— Мать честная! Да это ж царский обед! Ну-ко, взводный, вынимай ложку.
— Красноармеец Степанов, почему вы не во взводе? — стараясь сдержаться, спросил Мухин. — Вы забыли свое место?
Уже не шкодливый котенок, а осторожный кот замер.
— Понимаешь, какое дело… — Бушуев поперхнулся дымом, долго и нудно кашлял. — Он ко мне в ординарцы напросился,
— Вам не положено! — Мухин все-таки не выдержал, сорвался на крик. — По штату не положено!
— А воевать с такой рукой положено?! — Бушуев выставил вперед изуродованное плечо.
Черные угольки кошачьих глаз Степанова понимающе сузились: морская пехота, похоже, победит…
Мухин отвел взгляд.
— Меня бы спросили, я бы дал бойца из легкораненных. Зачем же здорового отрывать для такого дела?
— А ты не жалей. Сдается мне, что тебе от него проку— как от козла молока.
— С чего вы взяли?
— Все с того же. Ты налимов в реке ловил? Так вот есть люди, на налимов похожие: чем сильнее на него давишь, тем стремительнее он из-под тебя выворачивается. Ничего с этим не поделаешь, порода такая. Вот Охрименко мне вроде штрафников прислал… Этот не нарушит, а воевать, как они, не будет, себя под пулю не подставит.
— А долг воина? Совесть, наконец? — Мухин почти кричал. Ненавистная физиономия Степанова была рядом, и ему до зуда в кулаках хотелось по ней ударить…
— Совесть, говоришь? — Бушуев рассмеялся. — Ты у него спроси, что это такое и с чем едят.
Умный кот скромно опустил глазки.
— Зато уж насчет жратвы — это, я тебе скажу, артист! Из-под земли достанет, у родного отца из зубов вырвет!
— Не из-за этого ли вы его в ординарцы взяли? — вырвалось у Мухина. Бушуев не обиделся.
— Ты меня этим не кори, братишка, не надо! Мне немец дырку в желудке сделал, остальное доктора вырезали. Хочешь— не хочешь, а каждые полчаса принимать какую-то пишу надо, иначе опишут на берег. А у меня здесь еще дел полно…
Он и вправду принялся есть кашу. Мухин, чтобы не видеть этого, пошел прочь.
Проходя через пролом, он опять увидел «своего» немца. Он отполз от ограды довольно далеко. «Значит, не убит, а только ранен, — почему-то с облегчением подумал Мухин, — пойти, разве, позвать санитара?» Он огляделся. Раненые брели через все кладбище к северной стене. Видимо, там, а не в часовне был устроен перевязочный пункт. Если туда и обратно — бегом, это займет минут десять. Да еще найдется ли свободный санитар.
Он присел на корточки. Раненый смотрел на него спокойно, без тени вражды. Узнал или нет? Распластанная по земле шинель, брюки, серый мундир с алюминиевыми пуговицами — все было в крови. Своими узкими ладонями раненый зажимал нижнюю часть живота, и кровь сочилась между пальцами.
— Meine Mutter… So gesch"adigt dein Herz… Horen Sie mal, helfen Sie mir, bitte! [6]
Мухин вздрогнул. Дрожащими от нетерпения пальцами он шарил в кармане, но почему-то все время натыкался на шершавую рукоять нагана.
6
Моя мама… У тебя такое больное сердце… Послушайте, помогите мне, пожалуйста! (нем).