Сороковник. Книга 1
Шрифт:
– Сестрину комнату отдаешь? – спрашивает Гала, вроде бы даже с недоверием. Васюта коротко отвечает:
– Хватит ей пустовать.
…Могла бы догадаться, с удивлением говорю себе. Ведь видела с улицы, что в этом крыле четыре окна, а на кухне обнаружила только три. Остаётся ещё достаточно места для приличной комнаты. А я-то решила при первом осмотре, что эти две двери в торце ведут в кладовые или в подсобки, куда же ещё можно выйти из кухни? Но у местных зодчих свой взгляд на планировку.
Ян торжественно распахивает ту дверь, что справа.
– Сперва глянь сюда!
На лице у него
Пол и стены здесь выложены крупной изразцовой плиткой. Массивные краны сияют медью, лейка душа едва ли не с колесо КамАЗа. А сама-то ванна …
– Нравится? – спрашивает Янек с совершенно Васютиной интонацией. – Не у каждого здесь такая красота!
Опасливо склоняюсь над гигантской чугунной ёмкостью, покоящейся на мощных ножках-лапах. А хозяин, однако, не чужд простых человеческих радостей. Бадейка как раз на него. Нора тоже суёт нос, пытаясь зацепиться лапами за бортик. И ей подобные радости не чужды, уж она бы…
– Это ж утопиться можно! – говорю. – Вы что, и ныряете здесь?
– Не, – парень засмеялся. – Дядька воду любит. Раньше на большой реке жил, к воде привык. По часу здесь может отмокать, особенно как с копьём намахается или после учений. Ты уж подолгу тут не засиживайся, ругаться будет. Меня он за это гоняет.
Тебя, может, и гоняет, думаю, а меня… я всё-таки…
…Женщина. Баба простая и неумная. Только сейчас поняла, что подписалась жить под одной крышей с холостым мужиком. Одиноким, поди, озабоченным. Бюст мой ему понравился. Ведь не отобьюсь от такого, случись что…
Ванька, говорю себе с упрёком, забыла, о чём тут недавно упоминали? Да он прислугу за аморалку рассчитал, чтоб к мальцу не приставала, тебе это ни о чём не говорит? О том, например, что могут быть у человека какие-то моральные установки? Хватит во всём видеть скверное, привыкла там, у себя, к негативу.
А как он к тебе обращался уважительно? Хозяйка… И чай наливал, и в глаза заглядывал открыто, спокойно… Не будет такой домогаться.
Только пусть не рассчитывает, что ему здесь спинку потрут.
А помыться хочется – до почесухи…
– Туточки светлица.
Янек распахивает соседнюю дверь. Ага, вот и вычисленное мной недостающее окно, да ещё два на другой стене. Потому и светлицей называется, что света много, солнце сюда весь день заглядывает, то с юга, то с запада. В старину такие комнаты отводили под рукодельные, чтобы можно было до самого заката над шитьём сидеть. А размах-то какой! Я-то думала, что выделят мне скромный уголок, вроде как прислуге, сообразно статусу, но в этом доме тесных помещений не признают, как и мелкой посуды. Комната вместила бы два моих зала, не иначе, а здешняя широкая кровать разместилась бы в моей спальне с трудом. А тут она никого не теснит, и ещё остаётся уйма свободного места.
Сверху постели накинуто вязаное покрывало, и я невольно приглядываюсь: не Галина ли работа? Очень уж похоже на плед, в который я с утра куталась. Но нет, фактура тоньше, да и узор хитрее, будто не на спицах, а на игле вязано. Горка подушек покрыта кружевом тонкой работы. На полу домотканые
– Хорошо здесь. – Сбрасываю на прикроватный коврик куртку, чтобы обозначить собакину место. – Лежать, Нора. Отдыхай.
Та делает пару кругов, приминая куртку, и с удовольствием растягивается на полу. Ладно, хозяйка, если ты велишь – посплю.
О чём это Гала Васюту спрашивала? Комнату сестры, мол, отдаёшь? Хочу уточнить у Яна, но вдруг вспоминаю всего два стула на кухне, одинокое холостяцкое житьё-бытьё здешних мужиков… Племянник он. Скорее всего, от этой самой сестры. А светлица её, по всему видать, давно пустует, хоть и чисто в ней, прибрано, словно хозяйку поджидают… Помнят о ней здесь.
И прячу любопытство подальше. Не к месту оно сейчас. Пора на выход.
– … Так ты присматривай за ней, Вася.
Кажется мне или нет, что Галин голос дрогнул? Это она обо мне?
– Видишь, какая она, к нашей жизни не приспособленная? Уж не откажи.
– Присмотрю. Сколько осталось? Сама-то знаешь? – спрашивает Васюта сурово, будто не обсуждал со мной полчаса назад срок найма.
– Дней семь, не больше.
Васюта стискивает зубы, на щеках играют желваки. Гала ободряюще похлопывает его по могучей руке. Это он моим близким уходом расстроен? Нашёл из-за чего переживать. Через день найдёт себе другую «хозяйку», при его-то данных!
– Присмотрю, – повторяет он. – Будь спокойна.
Извлекает из-под стойки такую же плоскую бутыль, как давеча, но запечатанную: горлышко залито фиолетовым сургучом. Гала кивает, бутыль проваливается в недра её бездонной сумки.
– Благодарствую. Пошли, Ванесса. Покажу тебе другую дорогу, расскажу напоследок кое-что. Учись, пока я жива.
Выхожу я из Васютиного дома свежая и отдохнувшая, но через некоторое время начинаю сдавать. Не физически, нет. Слишком много информации получено за полдня, она никак не уляжется, в голове начинает мутиться. Я уже путаюсь в бесконечных кварталах и переулках, по которым кружит меня Гала; караванное и харчевенное Кольца ещё узнаю, но рядовые улочки становятся все на одно лицо. Пытаюсь зацепить для памяти хоть какие ориентиры, чтобы не заблудиться на обратном пути, но внезапно ловлю себя на ощущении дежавю: мимо вот этой кованой ограды я проходила, и совсем недавно, потому что смутно знакомы и палисадник с ирисами, и калитка с щербинкой в зубцах…
Да, точно. Именно здесь я вчера выломала прут.
А чуть подальше случилось и всё остальное.
Поперёк мостовой темнеет оплывшая туша в полосато-пятнистых разводах. Тогда, ночью, в темноте мне было не до разглядываний, а теперь оказывается, что окрас у покойного был почти леопардовый, словно отобранный тысячелетней эволюцией для маскировки в траве или древесных кронах. Не должен он был здесь появиться, в городе, думаю тупо. Вот ежели б на меня напустили какого вампира или вервольфа – и то естественней смотрелось бы, но… динозавр? Впрочем, я уже начинаю привыкать, что в этом мире совмещается несовместимое.