Сороковые... Роковые
Шрифт:
ГЛАВА 5.
Фон Виллов впервые был в этом 'казино'.
– 'Примитивно и убого, как и все в этой стране' - подумал он. Его острый ум тут же принялся анализировать факты, и он внутренне похолодел - выходило, по всему... что... Нет!! Я не буду думать об этом, это дело высшего эшелона власти!!
– Герр майор!
– прокричал ему Краузе, сидевший за одним из отдельно стоявших на небольшом возвышении столиков.
– Присаживайтесь. Здесь,
Фридрих на людях обращался к Герберту строго по уставу. Принесли местное блюдо под диким названием "Го-люб-ци", которые очень нахваливал Фридрих, говоря:
– Когда-то до революции у фатера была изумительная кухарка, которая готовила отличные блюда. Я был маленький, десять лет, но очень любил бывать на кухне и снимать пробу... Да, золотое было время!! Прозит!
– он поднял рюмку с коньяком.
– Прозит!
– дружно ответили Герберт и шеф местного гестапо Фриц Кляйнмихель. Пока они вкушали го-люб-ци и какой-то русский салат, на невысокой эстраде появилась фрау Элоиза.
Пышногрудая и пышнобедрая с вытравленными перекисью волосами, она имела вид дешевой портовой девки, но вот голос у неё оказался довольно-таки приятный, каждая песня вызывала бурные овации у сидящих здесь офицеров. У Кляйнмихеля после очередной рюмки, глядя на певицу, масляно заблестели глаза, а Герберт... заскучал, тем более, когда Элоиза запела песню "Лили Марлен", все вскочили и стали дружно подпевать, ему стало совсем неприятно. И не в певице, и не в песне было дело - просто все напомнило недавнее...
Герберт, зная ушлость гестаповца, начал усиленно изображать из себя сильно опьяневшего, и Кляйнмихель подозвал своего адьютанта, распорядившись, чтобы герра майора сопроводили домой. Герру майору только этого и надо было, начавшиеся шумные и пьяные разговоры, табачный дым, визги и вскрики местных жриц любви - все это душило его. На улице было прохладно, и Герберт, с удовольствием вдыхая такой чистый воздух - не спеша, чуть покачиваясь для достоверности, дошел до хаты.
Коротко переговорив с двумя часовыми, провожающие ушли, а Герберт, отправивший спать Руди, прислонился спиной к теплому боку печки - это единственное что в оккупированной стране вызывало у него восторг, он как-то сразу полюбил сидеть в темноте, ощущая приятное тепло и расслабляясь при этом. А когда он схватил простуду, и Руди загнал его на печь, он пригрелся и уснул, потом проснувшись пропотевшим, казалось, до невозможного - все белье было мокрым, с удивлением понял, что совершенно здоров, без всяких там лекарств.
Фрау Элоиза напомнила ему другую Элоизу... бывшую невесту. Элоиза Бауэр по отцу, ненавидела свою фамилию, в переводе значащую - крестьянин, и всячески стремилась поменять её как можно скорее. Наверное только из-за этого она и обратила свое благосклонное внимание на замкнутого, серьезного, вечно занятого Герберта фон Виллова. Конечно, Элоиза фон Виллов звучит намного весомее. Она начала планомерную осаду Герберта, хватило полгода - и не имеющий привычки бездумно и бессмысленно проводить свободное время Герберт сухо и деловито предложил ей отпраздновать помолвку, с последующей через полгода свадьбой. Элоиза попыталась было надуть губки и капризно поныть, что долго ждать, но сухарь фон Виллов был занят важной работой и отвлекаться на какую-то
Через два месяца началась война, Герберт был загружен, что называется, по уши, и свадьбу пришлось отложить до Нового 1942 года.
У Герби совсем не было времени, как неженатого, его посылали в командировки, недельные, но постоянные, он побывал в Париже, Праге, Вене, Брюсселе - домой, в имение вырывался редко, Элоиза же на правах невесты и будущей жены взяла в свои цепкие ручки управление хозяйством.
Дядя Конрад сильно любил лошадей. Когда жизнь наладилась, у них в имении появились два жеребца и пара кобылок. Дядя чаще бывал в имении, постоянно возился с любимыми лошадьми, и осенью с радостью узнал, что обе кобылки к августу дадут приплод. Элоиза упросила его взять в помощь пожилому конюху Вилли недавно выписавшегося из госпиталя крупного, здоровенного с руками, как лопаты, рядового Ганса Штраума, получившего серьезное ранение в ногу и не годного к строевой службе. Доходчиво поясняя, что такой мощный мужчина будет просто необходим при уходе за лошадьми, она упирала на то, что физическая сила этого мужчины всегда пригодится.
И действительно, Штраум вскоре стал правой рукой Элоизы, которая как-то ловко начала выживать экономку Мириам.
Но тут уж намертво встал Герби - выросший с Мириам, привыкший, что ворчливая, но сильно любящая его Мири всегда рядом, он даже слышать не хотел доводов Элоизы, считая это прихотью.
Блицкриг задохнулся. Вести с Восточного фронта приходили нерадостные, если в сентябре по всему Дойчлянду было приподнятое настроение, все ждали скоро падения большевистской России, дикторы, захлебываясь, перечисляли завоеванные города, постоянно звучали бравурные марши... то в октябре восторги стали скромнее.
Герберт, в отдел к которому стекались различные сводки, постоянно обобщал сведения и делал общий анализ, свои выводы предпочитая не озвучивать, с детства молчаливый, он, кроме дяди, ни с кем особо не делился своими наблюдениями.
Да и в отделе был уже прецедент - внезапно арестовали подающего большие надежды, блестящего выпускника технической академии ВВС - лейтенанта Георга Рихтера. В конце рабочего дня зашли два гестаповца и пригласили следовать за ними. Больше его никто не видел, хотя вина его была незначительной - просто вслух высказался:
– Что-то наши доблестные войска никак не возьмут Москву, германский дух что ли ослабел?
В отделе после этого прекратились всякие разговоры. А и так неразговорчивый фон Виллов совсем замкнулся в себе.
И только Пауль Краузе знал совсем другого Герби, только с Паулем он был веселым, ехидным, раскованным. Пауль много рассказывал ему про Россию, про свое детство, вывезенный оттуда в семилетнем возрасте, он много помнил и с грустью вспоминал свою усадьбу, деревенских друзей и подружек, красивую природу и кухарку Власьевну, украдкой от фатера и мутти кормившую в неурочное время набегавшегося и оголодавшего Пашеньку всякими булочками, блинами, расстегаями. Герберт слушал, с удивлением смотря на такого размягченного Пауля, который особенно нахваливал блины с икрой и красной рыбкой...