Сорвать банк в Аризоне

Никифорович Григорий Валерьянович

«Conflict of interests» в Америке считается очень важным юридическим обстоятельством. Скажем, судья не может принять к слушанию дело, связанное с банком, где лежат его собственные деньги. В данном случае, по-моему, конфликт интересов у Инки был совершенно очевидным, но она и бровью не повела.

— Нет, — сказала Инка, — я так не думаю. Я не настолько хорошо знакома с мистером Голубевым.

— А вы что скажете? — обратился Фаррел ко мне.

Откровенно говоря, я был в затруднении. После Инкиных слов похоже было, что, если дело дойдет до моего алиби, она меня не поддержит. С другой стороны, она еще не знала, о чем, собственно пойдет речь и насколько серьезно мое положение. А когда узнает, не

станет же она топить меня просто так. В конце концов, замужняя женщина не обязана сразу же признаваться в связи на стороне — даже если ее об этом спрашивает ФБР. Было бы неплохо обсудить все это со Стьюартом, но Фаррел ждал ответа, и я сказал:

— О'кей, я не возражаю, — после чего Фаррел указал Инке на место рядом с лейтенантом Санчесом. Таким образом мы оказались с Инкой лицом к лицу. Я нежно — насколько мог — улыбнулся ей, но она не ответила.

Агент Чен вернулся к своим председательским обязанностям, и оба они, Чен и Фаррел, очень подробно расспросили меня, откуда я родом, как попал в Америку, когда приехал в Тусон и каким образом получил работу в университете. Лейтенант Санчес вопросов не задавал, он только слушал, но зато очень внимательно. На все вопросы я отвечал охотно и подробно, не забыв упомянуть, что разослал семьдесят восемь запросов. Про географию запросов я умолчал. Инка вначале переводила каждый вопрос на русский, но, поскольку я отвечал все равно по-английски, она начала пропускать короткие вопросы и переводить только длинные. Стьюарт был явно недоволен моим языковым непослушанием. Он то и дело выразительно поднимал брови и закрывал глаза. Но мне и в самом деле было легче и слушать и говорить на том же самом языке, пусть и не родном, чем постоянно переключаться с английского на русский и наоборот. Ответил я и на вопрос о моей семье, причем Инка с удивлением взглянула на меня, когда я сказал, что у меня есть дочь — этого она не знала.

Следующая серия вопросов была о моих обязанностях в университете. Здесь я уже не смог бы отвечать по-русски, даже если бы и хотел — слишком многие компьютерные термины я узнал только в Америке и только по-английски. К удивлению, агенты прекрасно разбирались в компьютерной терминологии, и их вопросы почти всегда были точными и по делу. Как оказалось, разбиралась в ней и Инка — раньше я такого у нее не замечал, но, видимо, замужество за программистом даром не проходит. Зато Стьюарт чувствовал себя не вполне в своей тарелке и, прислушиваясь к незнакомым словам, даже делал какие-то заметки на лежащем перед ним листом бумаги.

В целом, все проходило тихо и мирно. Однако, когда меня начали расспрашивать о моей работе с «Твенти ферст бэнк оф Аризона», я насторожился. Я мог легко объяснить, почему мне был нужен доступ к тем компьютерам банка, которые контролировали счета университета — для проверки наших бухгалтерских программ. Но почему я связывался с этими компьютерами каждый день? Этот вопрос мне рано или поздно должны были задать, но я не думал, что он возникнет на первом же допросе. Однако ФБР, видимо, уже успело проверить списки всех внешних подключений моего компьютера, и когда я замешкался с ответом, агент Фаррел сказал:

— За последние месяцы вы подключались к банковским компьютерам сотни раз, причем чаще всего рано утром. Мне кажется, что вы нащупывали подходы к центральному компьютеру — и, в конце концов, взломали его.

Переводя эту фразу, Инка впервые не выдержала роль случайной знакомой и добавила к переводу по-русски:

— Вот в чем, оказывается дело. А я-то думала, Ленчик, что ты у меня теленочек…

Этой добавки никто, конечно, не заметил. Но по ней я понял, что ФБР-овцы усиливают давление — это было первое открытое нападение на меня на этом допросе. Преодолевая страх, я сказал:

— Меня задевает такое несправедливое

обвинение. Я действительно каждое утро, а иногда и не раз, соединялся с «Твенти ферст бэнк оф Аризона». Как вы знаете, бухгалтерские программы должны уметь работать в разных режимах. Нам потому и приходится их постоянно переделывать, что с самого начала они не были на это рассчитаны. Вот я и испытываю по одной-две программы в разных режимах каждую неделю — я проверяю их на совместимость с банковским программным обеспечением.

— Это ваша собственная инициатива, — спросил агент Чен, — или задание вашего начальника мистера Льюиса?

А Фаррел задумчиво протянул:

— А, может быть, вы вообще все это придумали прямо сейчас для отвода глаз?

— Нет, — возмущенно ответил я Фаррелу, и это была не вполне ложь. То есть, мое объяснение было, конечно, придумано, но не прямо сейчас, и даже не мной. Его разработал Зиновий для того случая, если кто-нибудь заподозрит что-то неладное в моей трудовой активности с семи до девяти утра.

— Что же до инициативы, — повернулся я к Чену, — то да, я решил регулярно испытывать эти программы сам, без консультации с Сэмом Льюисом. Видите ли, я не такой хороший программист, чтобы с первого же раза уловить все ошибки в чужих программах. Поэтому мне и приходиться проверять их так часто. А кому хочется признаваться, что квалификация еще хромает? Вот я и разбираюсь с этими программами по утрам, пока никто не видит.

Эту мотивировку я соорудил сам, частично по наитию и под влиянием страха, а частично потому, что уже сам, без Зиновия, не раз размышлял, как буду выкручиваться, если меня все-таки схватят за руку. Я надеялся, что Чен, как большинство китайцев, поймет человека, который боится потерять лицо перед коллегами. Но я ошибся — Чен, по-видимому, родился в Америке, и у него не было комплексов, свойственных первому поколению иммигрантов из Китая.

— Нет, дорогой мистер Голубев, — сказал Чен, приятно улыбаясь, — ваше объяснение, хоть и правдоподобно, но мало убедительно. А главное, оно не отвечает на вопрос агента Фаррела. Предположим, вы действительно проверяли программы на разных режимах, пусть и без ведома вашего начальника. Но вы сами говорите, что режимы связи с банковскими компьютерами были каждый раз разные, значит, в ходе ваших проверок вы каждый раз получали все новые сведения о компьютерах в «Твенти ферст бэнк оф Аризона». И, мало-помалу, накопили достаточно информации, чтобы взломать центральный компьютер и перевести деньги в «Сити-бэнк».

— Да, Ленчик, ты и вправду даешь, — прокомментировала Инка по-русски и стала переводить рассуждение Чена. При этом она выглядела слегка озабоченной, как будто наконец уразумела, в чем меня обвиняют.

— Боб, — обратился Фаррел к Чену, — а ведь так все и было. Этот тип копал-копал потихоньку, а когда увидел, что никто ничего не замечает, решил, что уже пора. А то, что он заливает про свою низкую квалификацию — это ерунда. Вы ведь у себя в России чуть не десять лет проработали в бухгалтерии? — спросил он у меня. — Чему-то вы там научились?

Мне стало совсем неприятно. Дело было не в намеренной грубости Фаррела — он просто играл «плохого» полицейского в противовес «хорошему» Чену. Но я попался в собственную западню — не мог ведь я рассказать, как очутились эти десять лет бухгалтерского опыта в моем резюме. И я впервые за время допроса растерялся. ФБР-овцы немедленно заметили это и выжидательно уставились на меня с двух сторон. Надо было что-то говорить, и я не нашел ничего лучшего, как промямлить, что бухгалтерия в России сильно отличается от бухгалтерии в Америке. Хоть я и не врал, мне явно никто не поверил, даже Инка. На этот раз ей пришлось переводить мое бормотание, потому что мямлил я невнятно — агенты с первого раза меня не поняли.