Сосед будет сверху

Левина Ксюша

— Шить зовите, — велит главный медсестре.

— Чего? Чего шить? — в голове не сходится. Палец болезненно пульсирует и отвлекает, но Саня тянется ко мне снова, и я вынужден пожертвовать ей другую руку.

— Отдыхай, — командует доктор.

— Окей, — говорим мы хором.

— Да не вы, папаша. Александра пусть отдыхает.

— А-а...

— Ты чего? — Она часто дышит, хмурится.

— Ты мне палец, кажись,

сломала. Слушай, Пушкина, ты… ты ребенка рожаешь.

— Ага.

— Живого нового человека.

— Ну.

— Офигеть! Это же магия!

— Да, я волшебница, мать твою! — почти улыбается она, а потом снова скручивается вся, кукожится и напряженно рычит.

— Не рычите! — рявкает врач. — Уведите папашу! Он какой-то зеленый.

— Я-я никуда не пойду!

Как тут не стать зеленым-то? Палец распух так, что превратился в огромную сосиску. Ещё и Пушкина страдает, будто по ней проехали катком. Дважды.

— И еще разок! — командует врач, словно опытный дирижер.

Что-то происходит, все активизируются.

— Да он реально санте-е-ехник! Походу, у него там с собой... целый... чемодан... с инструме-ентами-и-и! — вопит Саня, и ее тут же просят не болтать, а я бросаюсь к акушерам, которые рявкают, чтобы не смотрел.

— Как не смотреть? Вы че! Что я там не видел? Это мое там все.

Спорить им некогда, но и мне ни черта из-за голов и рук не видно.

— Все. Все, не тужься, дорогая. Все... Вот и все.

Что-то большое. Синеватое. Странное. Кричащее. Оно просто раз — и появляется в комнате. И тут же на этом «чем-то» будто концентрируется внимание вселенной.

— Пуповину перережете? — слышу я сквозь туман и смотрю на нового человека в комнате.

Я тяну руку к ножницам, а врач качает головой.

— Да тут палец в кольца не войдёт. Ладно, в следующий раз поучаствуете.

Просто киваю и отхожу. Все вокруг копошатся, суетятся, а мы с Саней замираем перед синеватым вопящим гремлином, который попутно успевает кряхтеть и... дышать. Ну кажется. Ну, то есть, он живой. Настоящий.

— Как он? Как… — пытаюсь я сформулировать и выдавить из себя вопрос.

— По ощущениям, как три кило горячих сарделек, — комментирует Саша, оценив комок в пеленке. — Ну он тяжелый, горячий и… определенно человек. На бобра не похож.

— Слушай, он, конечно, не красавец, но мне нравится результат. Скажем так, я почему-то его

уже немного люблю, только пока не понимаю, чем он это заслужил.

Мы смотрим друг другу в глаза и улыбаемся, а мелкий Дантес как будто уже злой на целый мир — лежит на животе Пушкиной и (наверное) пялится на нас недовольно.

— Только не говори мне, что это в первый и последний раз, — шепчу я, разглядывая потустороннее инопланетное лицо маленького Дантеса. — Если что, я готов предоставить тебе еще девять пальцев.

Пушкина изучает нашего «мальтибуля» и улыбается ему, как обычно мне. Это приятно согревает изнутри. Получается, теперь она всегда будет со мной? Получается, она родила мне еще одного Дантеса?

— Ладно, — вздыхает Алекс. — Девять пальцев, я поняла.

— Молодой человек, вам в травму надо, палец синеет, — ворчит врач и забирает наше чудо-чудное у Пушкиной. — Так, а вас, мужчина, — это уже Жоржу, — давайте-ка посмотрим.

Мелкого вытирают, замеряют, слушают под его непрекращающееся недовольное ворчание, а мы с Саней еще какое-то время залипаем.

— Красиво стелет, — вздыхает Пушкина.

— Ага, будто песни поет.

— Проваливай уже, — Саша, явно придя в себя, толкает меня в плечо, — жду тебя в палате загипсованного.

Из больницы я выхожу уже с широченной улыбкой, и тут же попадаю в руки счастливой толпы родственников. Приходится минут десять объяснять, зачем мне в травму.

— Назвали-то как?

— Жорж Шарль Дантес, конечно!

— Ж-жорж? — переспрашивает Маша, округлив глаза.

— Ну в честь Дантеса.

— И Саша за? — недоумевает сестра.

— Ну она предлагала Владимиром.

— А, ну в честь Дантеса? — поддакивает она, а я закрываю ладонью лицо.

— Меня одни неучи окружают?

— Никто не знает, кто такой этот твой Жорж, — закатывает глаза Маша. — Ну Жорж так Жорж. Мы, правда, плакатики заказали. И там не Жорж...

— А кто?

— Если честно, мы были уверены, что вы назовете его Сашей.

— Да, — все поддакивают.

И дед, и Эмма, и Арнольд.

— Ну мы там поправим, — смеется Эмма.

— Да и Феля все равно сожрала кусок плаката, — кивает дед. — Жорж... Да уж. Это вроде бы Георг? Ну, добро пожаловать. Жорж Шарль Александрович Дантес. Такого этот чертов мир точно не ожидал.