Сосед будет сверху
Шрифт:
И я снова смеюсь. С облегчением, звонко. После того, что я успела себе навыдумывать, у меня внутри все поет! В голове на повторе эхо его слов.
— Скажи еще раз? — шепчу я ему, наклонившись ближе и задев носом его нос.
— Что? Что это мои дети? Так и быть. Это... мои... дети... — шепчет он мне почти в рот и получает подзатыльник.
— Не-ет! Ну скажи, что любишь.
— Я люблю тебя, — спокойно повторяет он, а в груди от его слов сладко ноет, — долбанутая.
Я стойко игнорирую оскорбления.
— Еще раз, —
— Люблю тебя. — Он сам тянется и мягко целует меня в губы.
— Ага, еще скажи.
— Люблю тебя, — целует почти по-настоящему, касаясь языком моих губ.
— Люблю тебя, — повторяет уже без подсказки.
— Люблю тебя, — запрокидывает мою голову и придерживает за затылок, чтобы не вырвалась.
— Люб-лю те-бя…
— Очень за вас рада, — слышу я смущенный голос Маши где-то над нами и резко открываю глаза, — но там трындец.
Я пытаюсь задрать голову, но Дантес меня не отпускает, поэтому поднимаю только взгляд и наконец отрываюсь от его губ.
— Мне неловко прерывать…
— Маш! — подает голос Дантес.
— Там Александр Сергеевич и Эмма Робертовна немного повздорили. Ее племянник чуть было не подрался с журналистом, а еще ходит уверенный слух, что ты, Саша, беременна. — Я сглатываю, промотав сей прекрасный вечер в голове, но вида не подаю. — Мероприятие уже не спасти, конечно, но... можно я тут постою? А то там очень шумно.
— И мы, и мы! — наперебой звучат детские голоса где-то рядом.
Дантес отрывается от меня и смотрит в глаза своими потемневшими. На его губах застыла улыбка, явно обещающая мне хорошую взбучку за все недомолвки, а руки все еще крепко удерживают рядом с собой. Только никого наше желание уединиться не волнует.
Справа и слева от меня падают Оливия и Лев. Они берут мои ладони в свои и начинают особенно внимательно изучать маникюр.
— Ты милая, — заключает будто бы со знанием дела Лев.
— И красивая, — поддакивает Оливия тонким голоском. — Мне сказали, у тебя будет ребенок от дяди Сашки. Это круто, — она говорит с широкой детской улыбкой, а я не знаю, что ответить.
Эти дети меня обезоруживают.
— О, вы все опять тут! — На кухню вваливается Эмма, вся взлохмаченная и, кажется, немного агрессивная. — Твой дед — идиот! — говорит это лично мне. — Пусть до конца жизни сидит один в своей конуре!
— Саша, ты уволена! — А это уже дед эпично врывается на кухню. — Ни дня больше в том доме! Подальше от этой и… этого! — Он машет в сторону Эммы и Дантеса, а двери вновь распахиваются.
— Так я могу уже пригласить Машу на свидание? — Эй-Арнольд появляется с самым невинным видом. Помятый, на груди алеет пятно явно от красного вина — кстати, в Машиной руке как раз пустой бокал.
— Нет, — с арктическим холодом в голосе заявляет Дантес.
— Да, — улыбается моему бывшему спутнику Маша.
— А НУ ВСЕ ВОН ИЗ МОЕЙ КУХНИ! — орет что есть сил злющий шеф-повар с красной мордой.
Неплохой
— Нервный он какой-то, — бормочет Маша, когда мы все, дружно извинившись, протискиваемся на выход.
— Да уж, как будто кого-то сегодня заинтересуют его салаты, — хихикаю я в ответ.
— Уволю его к чертовой бабушке, — смеется Маша, собирает с моего плеча какую-то жижу и пробует. — И соусы у него отстой.
— У меня как раз есть хорошая кандидатура на его место, — Дантес сует нос в наш диалог и щипает меня за задницу, а я чуть подпрыгиваю и закатываю глаза.
Вот дурак, но зато мой!
— Так это твой ресторан? — оттолкнув Дантеса к Арнольду, спрашиваю я у его сестры.
— А то, Саша подарил, — улыбается она и смотрит на меня как-то странно, будто я ей после всего даже нравлюсь.
Ну а мне определенно нравятся мои будущие родственники. И пусть предложение мне никто пока не делал, но что-то подсказывает: если я Дантесу «гребаная единственная», значит, все у нас с ним обязательно получится.
Эпилог. Алекс
Эпилог. Алекс
— Воды уже отошли?
— Да, час... Нет, полтора…
— Да не тряситесь вы так, мы никуда не опаздываем. Спокойнее!
— Полтора... да, полтора часа назад.
— УЗИ когда делали?
— Ой.
Я мотаю головой из стороны в сторону, от паники ничего толком не могу вспомнить и чувствую себя как никогда безответственной.
— Ладно, — недовольно говорит доктор. — Фамилия?
— Пушкина.
— Пушкина, Пушкина… — пытается вроде бы припомнить он. — У нас наблюдались?
— Нет. Так уж вышло, что вы ближе всех, а у нас тут… воды.
— Так, папашу уведите отсюда. Боже мой, сколько нервов-то!
— Саня, пошли, они сами справятся. Да не паникуй ты так, это же врачи!
— Ну все, дышим спокойно. Сейчас посмотрим, как там наши детки. Так-с, раз, два, три, — бормочет врач, — четыре плода. Верно?
— В-верно, — заикаюсь я.
Эмма осталась в коридоре, иначе бы точно инфаркт схватила. Ее до жути пугают роды.
— Все же хорошо. Все живы-здоровы, давайте в палату. И не тряситесь вы так, они же все чувствуют. Что вы как маленькая?
Я выхожу из родовой почти час спустя. Бледная Эмма хнычет в плечо деду, Дантес — ни жив, ни мертв. Шурик тихо скулит рядом с ним.
— Ну как? — Эмма поднимает голову, глядит на меня сквозь слезы.
— Два мальчика и две девочки. Страшные, как моя жизнь, просто капец!
Я улыбаюсь, а потом откровенно ржу, вспомнив жуткие комочки шерсти.
— Фух, — выдыхает Эмма.
— Ну вот, а ты боялась, — подбадривает ее дед.
— А Фелюшка-то как? Как она?
— Мамочка чувствует себя хорошо. Пойдемте на ее уродцев смотреть!