Сосед будет сверху
Шрифт:
— Дед на дачу звал завтра, — сообщает мне любимый мудак, задевая своими губами мои губы.
— Значит, поедем, — шепчу я в ответ.
— Тебя он не звал, прости. Мужские посиделки.
Он жмет плечами, а я хохочу.
— Что-то еще хотел сказать? — я намекаю привычно, а Дантес без подсказки все понимает, подыгрывает мне.
— Да. Вот люблю тебя, — говорит он, и я уже касаюсь его губ, предвкушая сладкий поцелуй, когда Дантес вдруг подается назад и хмурит брови. — Слушай, а давай поженимся? Хочешь стать Дантес?
Я удивленно
— А с чего ты вдруг…
— В больнице, когда Эмма представилась Пушкиной, у деда твоего такое лицо было, что я от зависти чуть не подох. Серьезно! Ему будто медаль на шею повесили. Золотую! Он так улыбнулся, что харя, — я несильно бью его кулаком под ребро, — ну, лицо чуть не треснуло. В общем, я сорок лет ждать не собираюсь, так что пошли жениться. Хочу, чтобы ты всем говорила, что ты Александра Сергеевна Дантес.
— Ты псих, — обреченно шепчу я.
— Да, абсолютно. Так что, женимся? А потом мальтибулей! Парочку. Ну, пожа-алуйста.
Он так забавно тянет слова, будто выпрашивает у меня конфету. Вот и как ему это удается? Пару раз хлопнет своими ресницами, и я на все согласна.
— Я подумаю, — отвечаю тихо и скромно, хотя внутри визжу и прыгаю от радости.
А после, вместо того чтобы сесть в машину, мы плетемся до дома пешком. И всю дорогу Дантес интересуется, подумала я уже или нет, а Шурик без конца ловит открытой пастью желтые листья.
И вокруг тишина такая — ночная и звенящая.
— Ну а сейчас ты уже… — снова заводит шарманку Дантес, хотя мы не успели пройти и двадцати метров.
— Господи, ради всего святого, Дантес, ты меня достал! Да выйду я за тебя, заколебал уже! Только давай сменим тему.
Я правда зла, но чертовски счастлива.
— Люблю тебя, Пушкина, — звучит под звездами его рокочущий голос, и, закинув голову выше, я вижу, как одна из них падает прямо в этот самый миг.
Только я не хочу больше ничего загадывать — у меня есть все и даже больше.
Эпилог. Дантес
Эпилог. Дантес
Я никогда не любил оправдываться, объясняться и выяснять отношения. Как-то хватило в детстве: когда живешь с сестрой-ангелом, приходится вечно обо всем «говорить». Не поделили игрушку, последнюю конфету, пульт от телевизора, и… «давай об этом поговорим».
Никогда не любил выкладывать о себе все на блюдечке, как-то привык, что сплетен и так полно. Да и редко кому было действительно что-то важно знать. В основном интерес окружающих крутился вокруг моих денег, тачки и работы. Зачем в таком случае кому-то что-то доказывать? В итоге большинство все равно подумают, что я мудак. Молчун. Высокомерный тип. Дурак. И «ну неужели он не понимает, как это выглядит со стороны?». А мне, блин, и не надо понимать. Я этим по какой-то шутке генетики — или вроде того — не обременен.
Я никогда не любил, а тут вдруг… полюбил. Не знаю, как так вышло, просто по щелчку. Бам, и ну…
Я сам не понимал, что чувствую. Долго не понимал, хотя еще во дворе на тренажерах увидел ее и залип. Даже выяснил у охраны, кто такая и где обитает. Молча наблюдал со стороны и не приближался, а тут она сама пришла ко мне — вся из себя строгая, злая и правильная. Мне одного взгляда хватило, чтобы понять — мы найдем общий язык. Только Пушкина пару раз — больше — заставила меня в этом усомниться.
Она была… Ну то есть она… Ну вы поняли. Блин. Говорил же, не умею я объясняться.
С другой стороны, я и паниковать никогда не умел. У меня же черный пояс по терпению. Я всегда просто спокойно ждал и не парился.
До этого самого дня.
— Воды уже отошли?
— Да, час... Нет, полтора…
— Да не тряситесь вы так! Мы никуда не опаздываем, спокойнее!
— Полтора... да, полтора часа назад.
— УЗИ когда делали?
— Ой.
Я мотаю головой из стороны в сторону. Из-за паники ничего толком не могу вспомнить и чувствую себя как никогда безответственным и беспомощным.
Ну, Дантес, давай, соберись! Ты же всегда спокоен, как танк!
— Ладно, — ворчит под нос доктор. — Фамилия?
— Пушкина. Н-нет, нет, стоп. Не Пушкина, так. — Выдыхай, Дантес, ты же не тупой, блин. — У неё моя фамилия. А я Дантес. Она Дантес!
— Пушкина, Дантес, — усмехается белый халат и будто пытается припомнить: — У нас наблюдались?
— Нет. Так вышло, что вы ближе всех, а у нас тут… воды.
— Ага, — с недовольным видом выдыхает тот мне в лицо. — Папашу уведите отсюда. Боже мой, сколько нервов-то!
— Саня, пошли, они сами справятся. Да не паникуй ты так, это же врачи. Ну!
Меня тянут за руку, а я смотрю, как закрываются двери, и под ребрами в области сердца так больно жжет. Затем минута, и я уже сижу на крыльце, а Шурик лижет мне лицо.
— Ты-то как, брат? — спрашиваю я у него. Шурик поскуливает и лишь после издает один протяжный звонкий лай.
— Мы Шурика заберем, хорошо? А вы как оказались с ним-то?
— Ды мы это... гуляли тут. И вот.
— Ну-ну, Шурик, пойдешь к нам? Ты же хороший мальчик, да? — Маша воркует над псом, цепляет поводок и уводит парня к машине.
Арнольд по-свойски бьет меня по плечу, а я хочу вмазать ему по роже. Нет, у меня нет с ним несведенных счетов, нормально общаемся, это, скорее, рефлексы.
Я даже не смотрю на него — и так тошно. Достаю сигарету и подкуриваю первую за полгода. Видела бы меня Пушкина, сожрала б с потрохами.
— Ты как? — Арнольд садится рядом.
— Ну, скажем, будь я с ней, было бы куда лучше.
— С Сашей?
Я киваю и, вытянув ноги, изучаю носки кроссовок, будто это что-то интересное.