Сосед(ка) из ада
Шрифт:
От мысли, сколько пришлось отсыпать Геннадию за помощь, мне стало дурно. Да, уикэнд получился бриллиантовым. Но, в конце концов, оно того стоило. Если, конечно, не брать в расчет, что я чуть не рехнулась. Да и парень у меня вроде как босс, сильно не обеднеет. Приятный бонус, чего уж там.
Лыжи прицепили сбоку, забрались в кабину. За рулем сидел бандитского вида мужик в шапке с косичками. На мое робкое «здрасьте» зыркнул, но не ответил. Потянул рычаг – и вездеход рывком взял с места. До самой дороги я сидела, держась за Женьку так крепко, как будто он
До поселка ползли почти час, держась строго за Геннадием. Все так же молча. Меня мелко потряхивало: я все еще не могла поверить, что обошлось. Даже ущипнула себя пару раз, чтобы убедиться: нет, не сплю, на самом деле выбрались. Перед поворотом на шоссе Женька остановился, вышел, о чем-то поговорил с хозяином вездехода, потом они пожали друг другу руки, и только тогда я наконец по-настоящему выдохнула. И снова потекли слезы – на этот раз от облегчения.
– Оль, ну все, не надо, пожалуйста, - попросил Женька, выруливая на трассу.
– Да-а-а, - выла я, - ты не представляешь, как я испугалась.
– Ну елки, утром дошла бы на лыжах до карьера, позвонила бы своему Федору. Приехал бы за тобой.
– Дурак! – я от души треснула его по колену. – Я за тебя испугалась. Я-то дошла бы. А вот ты… Пошла бы – а там… от козлика рожки до ножки.
– Оль, я, знаешь, сам испугался. Иду, иду, снег все сильнее, на лыжи липнет, связи нет и нет. Хрен знает уже куда иду, то ли по дороге, то ли свернул где-то на просеку. Ни рук, ни ног, ни рожи. То ли ветер воет, то ли волки. Все, думаю, капец, приплыли. Хоть садись в сугроб и замерзай на хрен. Нет, надо идти, говорю себе, а то Оля там уже по потолку бегает.
– Еще как бегает! А надо-то было всего-навсего до утра подождать. Вместе и пошли бы потихонечку.
– Ну ты же знаешь, когда хорошая мысля приходит? – хмыкнул Женька.
– Знаю. Опосля.
– Ну вот… Слышу, вроде, шум. И свет сзади. Лесовоз. Как он меня не размазал только. Довез до поселка, а там уже подсказали, куда идти. Геннадий этот сначала уперся, у него там гости были, еле уломал.
– Дорого уломался?
– Дорого. Неважно. Главное – все позади.
Он свернул на обочину, остановился, подтащил меня к себе и долго-долго целовал. Не бешено, как до этого, но так, что внутри все замирало и дрожало.
– Ладно, поехали, - я осторожно оттолкнула его, с большим трудом заставив себя. – Еще пилить и пилить.
До дома мы добрались в третьем часу ночи. И даже чаю выпили с бутербродами. На все остальное забили. Залезли в постель, обнялись и тут же уснули. Я, правда, успела еще подумать, что надо будет утром позвонить Федьке и отпроситься на денек. А проснулась от того, что стало жарко. Очень жарко.
Я словно на печке спала. Точнее, обнимала печку. Женька дышал тяжело, с присвистом, и жаром от него несло очень так нифигово. Выбравшись из постели, я достала из тумбочки инфракрасный термометр, осторожно приложила
М-да… даже с погрешностью в полградуса, тридцать девять и две – это не есть гуд. Вот совсем. Нагулялся под снежком.
Часы показывали без десяти семь. Отключив будильник, я написала Федьке:
«Федул, извини, мне забибись как нужен на сегодня отгул».
У меня, между прочим, куча переработок, и я никогда ничего не требовала. И вообще за ним должок.
“ОК”, - прилетело через пару минут.
И что теперь? Будить или подождать, когда сам проснется?
Пока я думала, Женька приоткрыл глаза, поморщился, снова закрыл. И просипел:
– Че ж так хреново-то?
– Наверно, потому, что заболел.
Он хотел что-то сказать, но закашлялся.
– Черт, горло болит. И голова.
– И температура тридцать девять, - добавила я.
– Откуда ты знаешь? – вредным тоном поинтересовался Женька.
Я дернула подбородком в сторону термометра на столе и достала из тумбочки человеческий, ртутный. Встряхнула и сунула ему под мышку.
– Только не говори, что самдураквиноват.
– Да, вообще-то, не собиралась, - я пожала плечами. – Ты сам сказал.
Надувшись, он натянул одеяло по самые ноздри. И я поняла, что попала. Мужик Простуженный – это адово зло. Папа мой – человек стойкий и терпеливый, однажды со сломанной ногой километра три прошел, на палочку опираясь. Но стоило градуснику насплетничать про тридцать семь и две… Ну вот реально, хотелось пристрелить из милосердия. Чтобы не мучился. Похоже, тут то же самое. Да нет, похуже.
– Тридцать девять. Давай-ка скорую вызову.
– Сдурела? – прохрипел Женька и снова закашлялся. – Какая, на хер, скорая?
– Рот закрой!
– Чего?! – он распух было, как рыба-фугу, но вспомнил вчерашнее и сдулся обратно. – Оль, перестань. Дай мне аспирину какого-нибудь.
– Ну да, аспирину. Тоже мне, доктор Пилюлькин.
После долгих препирательств мы все-таки договорились, что я дам ему ибупрофен и оботру прохладной водой, а если не поможет, то позвоню… ладно, не в скорую, в неотложку.
Через два часа температура поднялась до тридцати девяти и пяти, а от его кашля меня словно железной щеткой продирало. Не слушая протестующих сиплых воплей, я все-таки позвонила в скорую. Там не слишком горели желанием отправлять машину на температуру, но иногда я могла быть очень убедительной, особенно с учетом того, что неотложку пришлось бы ждать часа три. Вчера уже наждалась выше крыши.
Молоденькая девочка-фельдшер измерила Женьке давление, заглянула в глотку, наслушала в легких хрипы и заявила:
– Ну что, походу, пневмониечка у нас. Собираемся в больницу, молодой человек.
– Ни за что! – уперся Женька.
– Что за глупости? – возмутилась фельдшерица. – Взрослый человек, а ведете себя как ребенок.
– Взрослый. Поэтому сам буду решать. Никаких больниц.
– Девушка, ну скажите вы своему мужу, что это безответственно.
Мужу? Да ладно, хрен с ним, неважно.